Наденька

Наденька - так когда-то очень давно, в детстве, звала меня мама. Прошла вся жизнь, а я все слышу: Наденька…

Моей маме было тридцать два года, когда она осталась вдовой, с четырьмя детьми на руках. Отец, вернувшись с войны, умер через шесть лет после нее от банальной пневмонии. Старшей дочери было тринадцать лет и ее забрал к себе мамин отец. У него к тому времени умерла жена, моя бабушка по маме, и ему тоже была нужна помощь. А с мамой осталась жить свекровь, так как ей деваться было некуда, да и маме одной не справиться с тремя маленькими детьми: старшему было пять лет, младшей – мне, всего пять месяцев, да еще Танюшке три года. Ни детского сада, ни яслей в деревне не было.

Вот так и стали две женщины тащить этот неподъемный груз. Бабушка по дому и с детьми, а мама в родном колхозе за палочки – трудодни работать. Без выходных, без праздников, чтобы больше этих трудодней заработать. В конце года, если будет урожай, за эти трудодни получить зерна, а может подсолнечного масла, или гречневой крупы, пшена, меда немного дадут. А во дворе - корова-кормилица, несколько овечек, и конечно, курочки. Их тоже всех надо было кормить, обихаживать. Вот и крутились две женщины с утра до поздней ночи, чтобы все хозяйство в порядке держать, чтобы перед людьми не было стыдно, чтобы дети одетые и накормленные были.

Помню себя совсем маленькой, как сижу у мамы на коленях и рассматриваю ее ладони. А сейчас смотрю на свои ладони, ладони шестидесятилетней женщины, ухоженные, с маникюром, только коричневые пятна выдают возраст их хозяйки, сравниваю их с мамиными ладонями, совсем еще молодой женщины. И как же они далеки друг от друга. Мамины, в мозолях, обветренные, в глубоких морщинах от бесконечной стирки, от вил и лопат, навоза, от огородной земли; ладони, которые не знали отдыха ни летом, ни зимой. Когда я падала и набивала себе очередную шишку, эти ладони гладили мое больное место, и мама приговаривала:

- Тише, Наденька, не плачь, я куплю тебе калач…

Затем немного поддразнивала:

- Если будешь плакать, куплю тебе лапоть.

Конечно, и в нашей семье были маленькие радости! Арбуз, который все дружно ели, сидя на маленькой кухне, я сидела рядом с мамой и ждала, когда она очистит мой кусок от семечек. А мама рассказывает нам детский стишок из букваря:

- Ах, какой у нас арбуз, замечательный на вкус.

Даже нос и щеки, все в арбузном соке…

Были красивые детские книжки, которые мама обязательно покупала, когда была в районном или областном центре. Однажды она вернулась уже поздно из района, и я не дождалась ее, а утром на своей руке увидела маленькие детские часики, у которых крутились стрелки. Таких не было ни у одной из моих подружек. Мама как могла, старалась скрасить нашу сиротскую жизнь.

Так пролетели со дня смерти отца одиннадцать лет. И однажды в февральский день бабушки не стало. На наших глазах она тихо ушла туда, к своему сыну, которого оплакивала все одиннадцать лет. Наверное, её в этой жизни уже ничего не держало. Она помогла снохе поднять детей.

Вечерами, в летние дни, когда все дела по дому переделаны, к маме приходила ее подружка, такая же вдова. Они сидели на завалинке, говорили о чем-то о своем, вдовьем, иногда пели: « Вот кто-то с горочки спустился…». А я, завернувшись в старую фуфайку, лежала на траве у их ног и смотрела на звезды. Только в деревне можно увидеть такие яркие звезды. Мне казалось, что если я возьму длинную палку, то смогу достать до самой яркой звезды.

Но даже такое незатейливое счастье может, оказывается, рухнуть в один миг.

В августе этого же года, когда умерла бабушка, пьяный водитель, из тех, кого раньше присылали из города в деревню на уборку урожая, сбил маму своим грузовиком.

Мы нашли ее в приемном покое больницы. Она лежала на диване, и я не могла поверить, что моя мамочка не спит, а умерла. Подол ее розового платья в белый мелкий цветочек свисал до пола, а она не обращала на это внимания. Мы не ощущали еще всей утраты, просто стояли и плакали, глядя на нее.

На следующий день в доме деда стали готовиться к похоронам, на меня никто не обращал внимания, и я опять ушла туда, к больнице, в надежде, что смогу увидеть ее, мою маму. Морга в сельской больнице не было, и маму перенесли на ледник, в большой сарай. С районного центра приехал доктор, чтобы провести вскрытие. Кругом толпились любопытные сельчане, а местный участковый постоянно отодвигал их от двери, чтобы не загораживали свет.

А я стояла на крыльце больницы, метрах в пятнадцати от этого сарая. Большие ворота были открыты, и виден был стол, на котором лежала моя мама. И никто из взрослых не замечал маленькой девочки, что смотрела на весь этот ужас.

Я не знала, что делал с ней доктор, только слышала его слова, которые он говорил своему помощнику. Затем раздался противный визг пилы, и я не выдержала.

Тихонько скуля, как потерянный щенок, побрела к дому деда. Пошел мелкий теплый дождь. Он смешивался с моими слезами, что ручьем катились из глаз, шелестел по траве и кустам. А мне казалось, что это мама мне потихоньку нашептывает:

- Тише, Наденька, не плачь…

Но не было ее теплых, шершавых ладоней, что обняли бы меня за плечи, укрыли от дождя. Только теперь я поняла – мамочки моей никогда больше не будет. Она осталась там, на столе, а вокруг - любопытные люди.

Я выросла среди родни, которая никогда до этого не видела и не понимала меня. Они не обижали меня, но никто больше и не обнял меня, не пошутил надо мной, когда я плакала:

- Тише Наденька, не плачь, я куплю тебе калач...

Они просто исполняли свой долг.

Я выросла, ушла своей дорогой, но всегда, когда надо делать серьезный выбор, или в минуты опасности, мне кажется что они, мои – мама, папа и бабушка стоят за моей спиной. Как ангелы-хранители.