уверена ,что каждого найдется любимое для .. разного настроения
давайте делиться
иногда душа просит рифм )
хочется самых простых вещей, а не мнимых истин:
чтобы небо ложилось крылом на речную пристань,
чтобы город, где обязательно будем мы с ним,
чтобы сердце, как прежде, выстукивало кан-кан.
чтобы не было ни вражды, ни следов печали,
чтобы в люльках здоровых деток в ночи качали,
чтобы слово и вера стояли всегда вначале,
чтоб с утра лишь о мире вещал голубой экран.
чтобы мама всегда улыбчива и красива,
чтоб страна была изумрудной! а небо – синим.
чтобы Бога о всяких глупостях не просили,
чтобы все наедались досыта, но пока…
небо также висит над городом, голод длится.
и в руках у меня не журавлики, а синица.
пусть когда-нибудь нам придется со всем проститься,
но от этого лишь прекраснее
облака.
(2016 ) Виктория Миловидова
Спите с теми, кто снится. Целуйте, закрыв глаза.
Почаще меняйте лица, страницы и адреса.
По лестнице - прямо в Небо.
Под песни колоколов,
насвистывая нелепо, пиная болиголов,
отстукивая по вене, вселенную волоча,
отталкивая ступени из желтого кирпича -
несите на небо звёзды. Танцуйте на берегу.
Бросайте дома и гнёзда, потерянную серьгу,
утраченную невинность, почти завершённый стих...
Спите. С теми. Кто снится.
Вы сами - один из них. (с)
Для поплакать вот:
Френсису несколько лет за двадцать, он симпатичен и вечно пьян. Любит с иголочки одеваться, жаждет уехать за океан.
Френсис не знает ни в чем границы: девочки, покер и алкоголь…
Френсис оказывается в больнице: недомоганье, одышка, боль.
Доктор оценивает цвет кожи, меряет пульс на запястье руки, слушает легкие, сердце тоже, смотрит на ногти и на белки.
Доктор вздыхает: «Какая жалость!».
Френсису ясно, он не дурак, в общем, недолго ему осталось – там то ли сифилис, то ли рак.
Месяца три, может, пять – не боле.
Если на море – возможно, шесть.
Скоро придется ему от боли что-нибудь вкалывать или есть.
Френсис кивает, берет бумажку с мелко расписанною бедой.
Доктор за дверью вздыхает тяжко – жаль пациента, такой молодой!
Вот и начало житейской драме.
Лишь заплатив за визит врачу, Френсис с улыбкой приходит к маме: «Мама, я мир увидать хочу. Лоск городской надоел мне слишком, мне бы в Камбоджу, Вьетнам, Непал… Мам, ты же помнишь, еще мальчишкой о путешествиях я мечтал».
Мама седая, вздохнув украдкой, смотрит на Френсиса сквозь лорнет:
«Милый, конечно же, все в порядке, ну, поезжай, почему бы нет! Я ежедневно молиться буду, Френсис, сынок ненаглядный мой, не забывай мне писать оттуда, и возвращайся скорей домой».
Дав обещание старой маме письма писать много-много лет, Френсис берет саквояж с вещами и на корабль берет билет. Матушка пусть не узнает горя, думает Френсис, на борт взойдя.
Время уходит. Корабль в море, над головой пелена дождя.
...За океаном – навеки лето.
Чтоб избежать суеты мирской, Френсис себе дом снимает где-то, где шум прибоя и бриз морской.
Вот, вытирая виски от влаги, сев на веранде за стол-бюро, он достает чистый лист бумаги, также чернильницу и перо.
Приступы боли скрутили снова. Ночью, видать, не заснет совсем. «Матушка, здравствуй. Жива? Здорова? Я как обычно – доволен всем».
Ночью от боли и впрямь не спится.
Френсис, накинув халат, встает, снова пьет воду – и пишет письма, пишет на множество лет вперед. Про путешествия, горы, страны, встречи, разлуки и города, вкус молока, аромат шафрана… Просто и весело. Как всегда.
Матушка, письма читая, плачет, слезы по белым текут листам: «Френсис, родной, мой любимый мальчик, как хорошо, что ты счастлив там».
Он от инъекций давно зависим, адская боль – покидать постель.
Но ежедневно – по десять писем, десять историй на пять недель. Почерк неровный – от боли жуткой: «Мама, прости, нас трясет в пути!». Письма заканчивать нужно шуткой; «я здесь женился опять почти»!
На берегу океана волны ловят с текущий с небес муссон.
Френсису больше не будет больно, Френсис глядит свой последний сон, в саван укутан, обряжен в робу… Пахнет сандал за его спиной.
Местный священник читает гробу тихо напутствие в мир иной.
Смуглый слуга-азиат по средам, также по пятницам в два часа носит на почту конверты с бредом, сотни рассказов от мертвеца.
А через год – никуда не деться, старость не радость, как говорят, мать умерла – прихватило сердце.
Годы идут.
Много лет подряд письма плывут из-за океана, словно надежда еще жива.
В сумке несет почтальон исправно
от никого никому слова. (с)
Говорят, в огне проживают маги:
напиши желание на бумаге,
осторожно к пламени поднеси,
и чего угодно тогда проси.
Я охотно верю любым приметам.
Выбираю себе уголок без ветра
и пишу:
"Все снова живы-здоровы,
смерть оказалась к ним не готова.
Я вижу заново левым глазом.
Всегда проверяю конфорки с газом.
Не боюсь ни дьявола, ни декана.
Не тащу за волосы из стакана
истину, когда её мне не надо.
Воздух больше не плотности стекловаты.
Не сдирают шкуры, не бьют лежачих.
Близкие в офисах не ишачат,
не считают копейки, ездят на море
и я с ними поеду вскоре.
Мои родители не стареют.
Есть Юго-Северная Корея,
а война закончилась, все вернулись
в тёплые объятия наших улиц.
Снимаю руками любую порчу
и никого из себя не корчу.
На Васильевском больше ладонных линий.
Я совсем не помню, что нанесли мне,
что причинили - забыла тоже.
Собаки легко понимают кошек.
Тычинка выберет нужный пестик.
Несу свой крест как нательный крестик
и в ладонях водой приношу Слово,
не творящее мёртвое из живого.
Зима забыла пути в мой город.
На вокзальных часах навсегда пять-сорок,
где он меня никогда не бросит.
Никогда не наступает осень.
Кошмары про сбивший меня лендровер,
красные буквы "The game is over"
и сломанный мост
больше не снятся.
В девяносто шесть мне опять веснадцать.
Никто больше не говорит о раке,
лечение просто, как алгоритм.
Искры не падают в бензобаки.
Мама больше о смерти не говорит".
Складываю вчетверо лист бумаги,
подношу к огню,
но рукопись
не горит.
(с)
Я плохая – ты хороший.
Рот от гнева перекошен.
Не кричи – я не глухая.
Ты хороший – я плохая.
Ты моим терпеньем сломлен?
Я терплю – а ты назло мне
Стекла бьешь – я поднимаю.
Ты хороший – я плохая.
Вверх рука – и замер… Ну же!
Я – нормально. Стеклам хуже.
Не посмеешь. Я-то знаю.
Ты хороший – я плохая.
Я тебя не понимала,
Я давила, все прощала,
Ты особый – я простая.
Ты хороший – я плохая.
Лгать – привычка. Мстишь от скуки.
Что? Протягиваешь руки?
В пол колени – надломилось.
Что ж ты плачешь? Что случилось?
Утром холодно в постели?
Как? Когда? Вчера? Неделя…
Почему ты мною брошен?
Я плохая – ты хороший.
Все исправишь? Все сначала…
Почему я замолчала?
Время ниточку развяжет
Дверь за мной закрой…
сквозняк же…(с)
С тех пор как ты уехал
У нас ничего не изменилось.
Не добавилось новых жильцов,
не открылось новых магазинов,
не вырыто новых колодцев,
Хотя старый совсем залился
И все так же скрипит засов,
И все так же охает баба Зина,
когда набирает четверть ведра -
что это я...
она померла
в прошлую зиму.
С тех пор как ты уехал
У меня такое чувство,знаешь, как в бутылку -
Уже открытую -
Вставили обратно пробку,
а потом и не вынуть снова -
Залипла -
а изнутри силы нету.
у меня нету силы внутри.
я выдохлась как новогодний брют.
Среди прочей посуды на столе стариков,
не отпивших пока куранты бьют и пол-бокала
И легших спать,не дожидаясь чуда,
С тех пор как ты уехал я ходила на почту дважды в сутки.
не затем чтоб дождаться затем чтоб ждать.
потому как занять себя больше нечем.
Господи, Господи раба твоя имя не помню
Память шалит хмельно ли пьяно -не у кого спросить.
С тех пор как уехал ты я научилась жить безымянной.
Спасаться под одеялом от хаоса,
пересматривать старые серии Хауса,
играть на гитаре, читать вслух,
особенно после двух.
Шататься по крышам, мочить ноги,
срывать промежуточные итоги
остаться на крепкий чай.
И , сколько ни приручай,
дело не в этом “всегда в ответе”.
Дело не в мире на всей планете,
дело не в цвете и свете глаз.
Все важные фразы должны быть тихими,
Все фото с родными всегда нерезкие.
Самые странные люди всегда великие,
А причины для счастья всегда невеские.
Самое честное слышишь на кухне ночью,
Ведь если о чувствах — не по телефону,
А если уж плакать, так выть по-волчьи,
Чтоб тоскливым эхом на полрайона.
Любимые песни — все хриплым голосом,
Все стихи любимые — неизвестные.
Все наглые люди всегда ничтожества,
А все близкие люди всегда не местные.
Все важные встречи всегда случайные.
Самые верные подданные — предатели,
Веселые клоуны — все печальные,
А упрямые скептики — все мечтатели.
Если дом уютный — не замок точно,
А квартирка старенькая в Одессе.
Если с кем связаться — навеки, прочно.
Пусть сейчас не так все, но ты надейся!
Да, сейчас иначе, но верь, мы сбудемся,
Если уж менять, так всю жизнь по-новому.
То, что самое важное, не забудется,
А гениальные мысли всегда бредовые.
Кто ненужных вычеркнул, те свободные,
Нужно отпускать, с кем вы слишком разные.
Ведь если настроение не новогоднее,
Значит, точно не с теми празднуешь.
(с)
Тоска по морю и отпуску///Автора не знаю, поглядела в ВК в группе Барселона
Очень нравится
Я хотела бы жить у моря,
Чтоб почти у кромки воды,
Чтоб песок, горизонт и горы,
И волна целует следы…
Я хотела бы жить у моря,
Чтобы ветер в лицо мне дул,
Чтоб жила я, не зная горя,
И под вечер, поставив стул,
На террасе за чашкой чая
Я смотрела на алый закат,
Тихий пляж, озаренный лучами,
И на волн золотых перекат…
Я хотела бы жить у моря,
Слушать пение волн в тишине,
Видеть небо, закат и горы…
Но пока это снится лишь мне…
Я обещаю, Господи,
Я залечу все раны,
Ты же ведь знаешь, Господи,
Мне ещё как бы рано.
Ты вот прибрал мальчишку
С красного мотоцикла –
Парню пятнадцать с лишним,
А я тут уже привыкла...
А вот когда мне станет
Невыносимо тяжко,
Ты на меня поглядывай –
Я Тебе дам отмашку (с)
Заходишь в солёное море по грудь
И чувствуешь, сколько царапин на теле,
А если бы душу в него окунуть?
Насколько б болело, на самом-то деле?
Насколько б горели в дурацкой душе
Ожоги, царапины, ссадины, раны?
Настолько, считаю, что нас бы уже
Забрали от боли вдруг спятивше-странных.
Настолько, что слёзы кипели б в глазах,
Оставив в песке почерневшие точки.
Настолько, что вниз не катилась слеза,
Настолько, что писаны были б не строчки.
Из старых бы ран снова хлынула кровь –
Оно и понятно. Что боль ту бередить?
С ума в одночасье сошёл бы любой,
Начав неожиданно заново бредить.
Настолько, что ночью не смог ты уснуть,
В глазах бы мигало по тысяче пятен.
Заходишь в солёное море по грудь…
Пусть только лишь тело – да жжёт от царапин.
(с)
Аскеру дай голос,
прохожим слух
Дай отдохнуть
неспящему после двух
Сделай так, чтобы раз
в девятнадцать лет -
Крайний поезд,
последний шальной билет
Дай сибариту
трубочку и бокал
Сделай,
чтобы кофе не убегал...
Но больше - люби
поэтов и нищебродов,
выходцев из гонимых
Твоих народов:
Геев и хиппи,
готов и растаманов
странных, накуренных
и постоянно пьяных
что-то рисующих, пишущих и читающих, всех, ничерта в этой жизни не понимающих -
аноним: пишите ещё пожалуйста,у меня сегодня настроение такое как раз,чтобы читать такие стихи
ну я люблю не стандартные стихи :)
Кесарю - кесарево, богу-богово. Я у бога прошу немногого.
Я у бога прошу немалого:
Света белого, небывалого. Сигарет, лучше ментоловых.
Каплю мозга в чужие головы.
Карту рек на моей ладони.
Бог, храни меня на кордоне, на черте, на любой границе...
Я хочу, чтобы пели птицы.
Дай любимую, веру, друга. Вместе выпутаться из круга,
между ними стоять, любя, - и молиться
Мы долго шагали по Ойкумене. Когда выводили крыс, когда истолковывали знаменья за мясо и за кумыс, когда ловили тупую нежить, когда вызывали дождь, когда помогали ловить и вешать, когда исцеляли лошадь...
Мой маг - скрывающийся шаман, ведун и колдун, ведьмак, а я - такой же, факир, шептун, - не мастер, а просто так. Ему, наверное, двадцать пять, по-нашему он - старик, а мне пятнадцать, и я стрелять умею. Но не привык.
Однажды вышло - вошли в село, и пыль отерев с лица, Учитель молвил: "Я чую зло. Опасного подлеца". Я тоже принюхался, но не мог пока что учуять зла. Зато почувствовал дым и смог. Поземка его несла тайком из города.
Площадь, где собрался большой совет. Толпа беснующихся людей, мелькание, крики, свет.
"Пойдем, послушаем" - молвил он и сделал старинный знак. Знак называется "Авалон". Никто, никогда, никак теперь не мог обнаружить нас. Послушаем. Подойдем.
А там на площади кат как раз прочней прибивал гвоздём кого-то к вибрирующей стене судилища. Все кричат. И факелы, факелы. Всё в огне. Стенания, крики, чад.
"- Послушайте! - пыжится Голова, размахивая мечом. - Ну, да, опрометчивые слова, но женщина ни при чем. Какая ведьма, о чем вы все, не слушайте вы попа! Ведь так же можно буквально всех! Ну, заячия губа, ну эта родинка на щеке, ну глаз... Непонятный глаз... Но о несчастном ростовщике мог вякнуть любой из вас: "Да чтоб ты сдох". Да, я знаю, да, о мертвых нехорошо. Но испустил он последний вздох - зарезанный. И ножом. Так что же ведьма? Ну что она? И где тут ее вина?"
А ведьму корчит. Ее стена практически не видна от люда.
Мучается, кричит, распятая на доске, нагая, будто вот-вот - почит. Всей жизни - на волоске.
И люди кричали, срывая в хрип крестьянские голоса, пока горбатый седой старик не выговорил: "В леса. Изгоним ведьму, и пусть она уходит за Данциг-Ляй, туда, где Истина не видна".
И маг повелел - стреляй.
Я снял с плеча деревянный лук. Стрела, тетива, рука. Я сердцем чувствовал сердца стук. Я целился в старика.
"Да нет, - усмехнулся мой Маг. - И ты неправильно выбрал цель. Ты думаешь, правильно будет так?.. А ну-ка еще нацель".
Я взял другую свою стрелу, пристроил на тетиву. Вслепую, словно бы по теплу, прицелился в Голову.
"И снова мимо..." - поправил он.
По женщине у стены.
Я выстрелил.
Тихий, последний стон.
Убитая без вины? - спросил я Мага, когда мы с ним уходили за Данциг-Ляй.
Да нет... Ты что это, стал раним?
Пожалуйста, объясняй.
А ты подумай и все поймешь. О будущем и о ней. Она же ведьма, а не умрешь - так станешь еще сильней. Ее прогнали на много лет, за порчу и ведовство. Пойдет Зима, и на их земле не станет ни одного живого, целого, кто не бит, имеющего пятак. И даже если она простит, - все будет примерно так. А тут и дети, и старики, и многие не со зла... Так пусть же магию по-людски уносит твоя стрела.
В детстве мы все умели летать. Я же умел, тоже. "Ну-ка немедленно перестать, этого быть не может!" - взрослые говорили мне. Я ковырял стенки. Крылья, шуршащие на спине, гладили по коленке.
Я знал, что крылья у взрослых есть. Только они - прячут. С ними ведь толком ни лечь, ни сесть, сложно ходить, значит, проще их под машинку стричь.
"Смотрите, у вас на ушке... Перышко? О, я прошу простить... Наверное, из подушки"!
А если кто-то и полетит - сложно парить вместе, спереди будет воздушный щит, сбоку крыло крестит, и турбуленция позади. Легонький, как листочек. Крылья и правила высоты делают одиночек.
Но не не сдался, - и я летал: с чайками над заливом, с французскими летчиками до скал, с драконом одним игривым, с крылатыми кошками на заре... И даже одной ракетой. Видел, как она на земле стала лучом света. Летал-летал, и однажды, вдруг, проснувшись не очень рано, нашел изогнутый белый лук, висящий на сгибе крана. А рядом, в ванной, огромный меч. И нимб. И ключи на связке. Я - должен все это уберечь? Я сказка? А что в развязке?
Сижу на крыше у голубей. Пью кофе из автомата. Небо над городом голубей, а облака - вата.
От нимба пафосно прикурю. Это Ключи от Рая. А Меч - Возмездия. Я горю, ярко - но не сгораю.
Господи... Я не вижу пути. Причем и назад - тоже. Что мне делать, куда идти, Ты еще там, Боже?
Просто хотел, ну... "не как они", я же уже выжат... Слышишь? Направь меня. Подмигни.
Солнце над городом - больше моей ладошки.
Левый сандалик станет пиратской шхуной.
Осенью пахнет листьями и тархуном
И ничего на свете не нужно больше.
Левый сандалик плавает в синей луже,
Мама листает сонник и пьет кофе.
В сказах Бажова дети похожи в профиль
На белокурых Лелей с маминых кружек,
Вечер - длиннее жизни. И, в общем, хватит
Пары часов на сказку, простуду, сон.
В левом сандалике гордо плывет солдатик,
Синим зрачком таращится в горизонт.
Кружатся тени, бесы дудят в свирели,
Мама прикрыла сонник прозрачной шалью:
Мы ни за что в мире не постареем.
Мы никогда друг другу не помешаем.
Лунный фонарщик звезды включает ярче.
Ветер запутал волосы на затылке,
Через две улицы, рыжий смешливый мальчик
С берега в воду пускает письмо в бутылке,
Пашке из третьей квартиры исполнилось восемь.
Солнце зашло, месяц - как долька груши:
Левый сандалик увозит солдата в осень,
Призраки улыбаются мне из лужи,
Сонник уютно дремлет под теплой шалью.
В сумке - тетрадки, мелки, пирожок-конвертик.
Завтра мне будет шесть. Я уже большая
И не боюсь соседей, собак и смерти.
Прости его. Не думая о прошлом. Да, все избито, глупо и банально,
и сложно, и немного даже пошло. Но, слушай, я не лезу в вашу спальню,
я просто говорю - прости. И точка. Держись до истощения и дрожи, прости ему все то, что знаешь точно, и то, о чем догадывалась - тоже.
Прости его уходы и отмазки. Как он разбил лицо себе об стену, и все его чудовищные маски: отчаянье, безмолвие, измена, молчание, немое огорченье, сомнение, презрение и кома. Прости ему ужимки эти щеньи. Он просто не умеет по-другому.
Прости ее. Она терпела долго. Она терпела, сколько было мочи, пока не поняла, что мало толку пытаться быть такой, как ты захочешь. Прости ее истерики под душем, и как потом лежали в этом душе - она хотела, чтобы было лучше, а вышло неумелое "не хуже".
Прости ее задумчивые фразы, прости ее давление на нервы. Пока тобою управляет разум, ты ни за что не извинишься первый. Так ну его к чертям! Скажи... Ну, крикни, иди и напечатай сообщение, хоть раз, как будто вы - герои книги.
Мы переспали случайно. Утром
я что-то делал, звонил кому-то,
и, может быть, через полчаса - заметил её глаза.
Густые волосы, высокие скулы.
Вспомнил, как мы вчера уснули.
Что было до этого, прошлым вечером.
Как долго мы болтали о вечном.
Коса. И мини. Длинные ноги.
Манера все время шутить о боге,
футболка в обтяжку, молния сзади,
стоны на автостраде.
Наверно, хватит уже шататься.
Тебе хоть есть уже восемнадцать?
Мне? Конечно. Намного больше.
Прекрасно. Идти можешь?
И вот - нагая в лучах утра.
Смотрит так непривычно мудро,
так странно, что расхотелось есть.
Говорит:
Я твоя смерть.
И почему-то поверил сразу.
забил на логику, доводы разума,
не вынул даже бритву Оккама,
а взял и спросил прямо:
Когда?
Не то что бы очень скоро.
Еще как минимум лет сорок.
Может и больше. Не бойся. Не съем.
Я маленькая совсем.
А я ведь спрашивал. Спрашивал ведь!
У тебя совершенно летняя смерть.
Не бойся. Я не хочу тебе зла.
Просто раньше зашла.
Ты так боишься, боишься меня,
ты все тупее день ото дня,
не спишь до одури, морды бьешь,
ты так умрешь раньше, чем умрешь.
Куришь, дуешь, читаешь дрянь,
все время груб, постоянно пьян,
типа талантливый и ершистый,
а на деле - боишься жизни.
Так вот. Не надо про "смерти нет".
Я есть. Мне нравится черный цвет.
Коты. Истории. И цветы.
И мне нравишься ты.
Сейчас я уйду. Но, вы, люди, поймите
ваш ангел смерти - ваш ангел хранитель.
Я стану иной, несущей покой -
но запомни меня такой.
Не бойся жить. И меня тоже.
У меня не такая страшная рожа.
Ну, чего чашку в руках крутишь?
уверена ,что каждого найдется любимое для .. разного настроения
давайте делиться
иногда душа просит рифм )
хочется самых простых вещей, а не мнимых истин:
чтобы небо ложилось крылом на речную пристань,
чтобы город, где обязательно будем мы с ним,
чтобы сердце, как прежде, выстукивало кан-кан.
чтобы не было ни вражды, ни следов печали,
чтобы в люльках здоровых деток в ночи качали,
чтобы слово и вера стояли всегда вначале,
чтоб с утра лишь о мире вещал голубой экран.
чтобы мама всегда улыбчива и красива,
чтоб страна была изумрудной! а небо – синим.
чтобы Бога о всяких глупостях не просили,
чтобы все наедались досыта, но пока…
небо также висит над городом, голод длится.
и в руках у меня не журавлики, а синица.
пусть когда-нибудь нам придется со всем проститься,
но от этого лишь прекраснее
облака.
(2016 ) Виктория Миловидова
В любое время-это.
Спите с теми, кто снится. Целуйте, закрыв глаза.
Почаще меняйте лица, страницы и адреса.
По лестнице - прямо в Небо.
Под песни колоколов,
насвистывая нелепо, пиная болиголов,
отстукивая по вене, вселенную волоча,
отталкивая ступени из желтого кирпича -
несите на небо звёзды. Танцуйте на берегу.
Бросайте дома и гнёзда, потерянную серьгу,
утраченную невинность, почти завершённый стих...
Спите. С теми. Кто снится.
Вы сами - один из них. (с)
Для поплакать вот:
Френсису несколько лет за двадцать, он симпатичен и вечно пьян. Любит с иголочки одеваться, жаждет уехать за океан.
Френсис не знает ни в чем границы: девочки, покер и алкоголь…
Френсис оказывается в больнице: недомоганье, одышка, боль.
Доктор оценивает цвет кожи, меряет пульс на запястье руки, слушает легкие, сердце тоже, смотрит на ногти и на белки.
Доктор вздыхает: «Какая жалость!».
Френсису ясно, он не дурак, в общем, недолго ему осталось – там то ли сифилис, то ли рак.
Месяца три, может, пять – не боле.
Если на море – возможно, шесть.
Скоро придется ему от боли что-нибудь вкалывать или есть.
Френсис кивает, берет бумажку с мелко расписанною бедой.
Доктор за дверью вздыхает тяжко – жаль пациента, такой молодой!
Вот и начало житейской драме.
Лишь заплатив за визит врачу, Френсис с улыбкой приходит к маме: «Мама, я мир увидать хочу. Лоск городской надоел мне слишком, мне бы в Камбоджу, Вьетнам, Непал… Мам, ты же помнишь, еще мальчишкой о путешествиях я мечтал».
Мама седая, вздохнув украдкой, смотрит на Френсиса сквозь лорнет:
«Милый, конечно же, все в порядке, ну, поезжай, почему бы нет! Я ежедневно молиться буду, Френсис, сынок ненаглядный мой, не забывай мне писать оттуда, и возвращайся скорей домой».
Дав обещание старой маме письма писать много-много лет, Френсис берет саквояж с вещами и на корабль берет билет. Матушка пусть не узнает горя, думает Френсис, на борт взойдя.
Время уходит. Корабль в море, над головой пелена дождя.
...За океаном – навеки лето.
Чтоб избежать суеты мирской, Френсис себе дом снимает где-то, где шум прибоя и бриз морской.
Вот, вытирая виски от влаги, сев на веранде за стол-бюро, он достает чистый лист бумаги, также чернильницу и перо.
Приступы боли скрутили снова. Ночью, видать, не заснет совсем. «Матушка, здравствуй. Жива? Здорова? Я как обычно – доволен всем».
Ночью от боли и впрямь не спится.
Френсис, накинув халат, встает, снова пьет воду – и пишет письма, пишет на множество лет вперед. Про путешествия, горы, страны, встречи, разлуки и города, вкус молока, аромат шафрана… Просто и весело. Как всегда.
Матушка, письма читая, плачет, слезы по белым текут листам: «Френсис, родной, мой любимый мальчик, как хорошо, что ты счастлив там».
Он от инъекций давно зависим, адская боль – покидать постель.
Но ежедневно – по десять писем, десять историй на пять недель. Почерк неровный – от боли жуткой: «Мама, прости, нас трясет в пути!». Письма заканчивать нужно шуткой; «я здесь женился опять почти»!
На берегу океана волны ловят с текущий с небес муссон.
Френсису больше не будет больно, Френсис глядит свой последний сон, в саван укутан, обряжен в робу… Пахнет сандал за его спиной.
Местный священник читает гробу тихо напутствие в мир иной.
Смуглый слуга-азиат по средам, также по пятницам в два часа носит на почту конверты с бредом, сотни рассказов от мертвеца.
А через год – никуда не деться, старость не радость, как говорят, мать умерла – прихватило сердце.
Годы идут.
Много лет подряд письма плывут из-за океана, словно надежда еще жива.
В сумке несет почтальон исправно
от никого никому слова. (с)
Про жизнь
Говорят, в огне проживают маги:
напиши желание на бумаге,
осторожно к пламени поднеси,
и чего угодно тогда проси.
Я охотно верю любым приметам.
Выбираю себе уголок без ветра
и пишу:
"Все снова живы-здоровы,
смерть оказалась к ним не готова.
Я вижу заново левым глазом.
Всегда проверяю конфорки с газом.
Не боюсь ни дьявола, ни декана.
Не тащу за волосы из стакана
истину, когда её мне не надо.
Воздух больше не плотности стекловаты.
Не сдирают шкуры, не бьют лежачих.
Близкие в офисах не ишачат,
не считают копейки, ездят на море
и я с ними поеду вскоре.
Мои родители не стареют.
Есть Юго-Северная Корея,
а война закончилась, все вернулись
в тёплые объятия наших улиц.
Снимаю руками любую порчу
и никого из себя не корчу.
На Васильевском больше ладонных линий.
Я совсем не помню, что нанесли мне,
что причинили - забыла тоже.
Собаки легко понимают кошек.
Тычинка выберет нужный пестик.
Несу свой крест как нательный крестик
и в ладонях водой приношу Слово,
не творящее мёртвое из живого.
Зима забыла пути в мой город.
На вокзальных часах навсегда пять-сорок,
где он меня никогда не бросит.
Никогда не наступает осень.
Кошмары про сбивший меня лендровер,
красные буквы "The game is over"
и сломанный мост
больше не снятся.
В девяносто шесть мне опять веснадцать.
Никто больше не говорит о раке,
лечение просто, как алгоритм.
Искры не падают в бензобаки.
Мама больше о смерти не говорит".
Складываю вчетверо лист бумаги,
подношу к огню,
но рукопись
не горит.
(с)
Про Питер
Ты знаешь, Питер имеет душу,
там даже камни умеют слушать.
я приезжаю, и мне там лучше.
и жить, и прятаться, и грустить.
его вода для меня живая,
в его автобусах и трамваях
я от забот своих уезжаю,
чтоб теплый свет его ощутить.
ты знаешь, в Питере проще верить,
что счастье есть, что открыты двери,
там нарисованы акварелью
мои расплывчатые мечты.
его проспекты уходят в небо,
ему я верю — отчасти слепо —
и сочиняю ему сонеты,
а он разводит свои мосты.
его каналы, его фонтаны —
противоядия от дурманов,
и эти воды затянут раны,
и сердце больше не так болит.
ведь Питер знает на все ответы:
как быть собой и дожить до лета.
я там всегда остаюсь согрета,
пусть даже в самый унылый дождь.
он нежно манит и опьяняет.
он как дитя на руках качает,
и заставляет забыть печали,
пусть их немало еще хлебнешь...
ты знаешь, он от всех страхов лечит,
я в каждом сне мчусь к нему навстречу,
он свои мантры мне в ухо шепчет
и объясняет все без прикрас.
пускай он часто бывает серым,
но это не подрывает веру,
и я в него влюблена без меры
с тех пор, как встретила в первый раз.
(с)
Про любовь...
Худенькие пальцы нижут бисер, —
Голубой, серебряный, лимонный;
И на желтой замше возникают
Лилии, кораблик и турчанка.
Отвердел и веским стал мешочек.
Английская вдернута бичевка;
Загорелым табаком наполнить, —
И какой ласкающий подарок!
Но вручен он никому не будет:
Друга нет у старой институтки;
И в глазах, от напряженья красных,
Тихие слезинки набегают.
И кисет хоронится в шкатулку,
Где другие дремлют вышиванья,
Где отцовский орден и гравюра;
Кудри, плащ и тонкий росчерк: Байрон.
(с)
проникновенно!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Тему в закладки
Отношения
Я плохая – ты хороший.
Рот от гнева перекошен.
Не кричи – я не глухая.
Ты хороший – я плохая.
Ты моим терпеньем сломлен?
Я терплю – а ты назло мне
Стекла бьешь – я поднимаю.
Ты хороший – я плохая.
Вверх рука – и замер… Ну же!
Я – нормально. Стеклам хуже.
Не посмеешь. Я-то знаю.
Ты хороший – я плохая.
Я тебя не понимала,
Я давила, все прощала,
Ты особый – я простая.
Ты хороший – я плохая.
Лгать – привычка. Мстишь от скуки.
Что? Протягиваешь руки?
В пол колени – надломилось.
Что ж ты плачешь? Что случилось?
Утром холодно в постели?
Как? Когда? Вчера? Неделя…
Почему ты мною брошен?
Я плохая – ты хороший.
Все исправишь? Все сначала…
Почему я замолчала?
Время ниточку развяжет
Дверь за мной закрой…
сквозняк же…(с)
Про женщину
Ее любили за глаза и речи.
Глаза ее-озера,речи-мед.
Носила брошь с латинским "Время лечит"
И перстень с итальянским "Все пройдет".
И всем она была довольна вроде,
И вслед потерям говорила "Пусть",
И одевалась по последней моде,
И из Сафо читала наизусть.
И как-то где-то находила силы
Отправить мысль в безудержный полет,
И корабли в озерах глаз топила,
И источала с уст янтарный мед...
А дома в шаль закутывала плечи
Или к вискам прикладывала лед.
И не хотела знать, что время лечит,
Не соглашалась с тем, что все пройдет.
(с)
о , да
спасибо
еще для поплакать
С тех пор как ты уехал
У нас ничего не изменилось.
Не добавилось новых жильцов,
не открылось новых магазинов,
не вырыто новых колодцев,
Хотя старый совсем залился
И все так же скрипит засов,
И все так же охает баба Зина,
когда набирает четверть ведра -
что это я...
она померла
в прошлую зиму.
С тех пор как ты уехал
У меня такое чувство,знаешь, как в бутылку -
Уже открытую -
Вставили обратно пробку,
а потом и не вынуть снова -
Залипла -
а изнутри силы нету.
у меня нету силы внутри.
я выдохлась как новогодний брют.
Среди прочей посуды на столе стариков,
не отпивших пока куранты бьют и пол-бокала
И легших спать,не дожидаясь чуда,
С тех пор как ты уехал я ходила на почту дважды в сутки.
не затем чтоб дождаться затем чтоб ждать.
потому как занять себя больше нечем.
Господи, Господи раба твоя имя не помню
Память шалит хмельно ли пьяно -не у кого спросить.
С тех пор как уехал ты я научилась жить безымянной.
Спасаться под одеялом от хаоса,
пересматривать старые серии Хауса,
играть на гитаре, читать вслух,
особенно после двух.
Шататься по крышам, мочить ноги,
срывать промежуточные итоги
остаться на крепкий чай.
И , сколько ни приручай,
дело не в этом “всегда в ответе”.
Дело не в мире на всей планете,
дело не в цвете и свете глаз.
Дело вообще не в нас.
(с)
Все важные фразы должны быть тихими,
Все фото с родными всегда нерезкие.
Самые странные люди всегда великие,
А причины для счастья всегда невеские.
Самое честное слышишь на кухне ночью,
Ведь если о чувствах — не по телефону,
А если уж плакать, так выть по-волчьи,
Чтоб тоскливым эхом на полрайона.
Любимые песни — все хриплым голосом,
Все стихи любимые — неизвестные.
Все наглые люди всегда ничтожества,
А все близкие люди всегда не местные.
Все важные встречи всегда случайные.
Самые верные подданные — предатели,
Веселые клоуны — все печальные,
А упрямые скептики — все мечтатели.
Если дом уютный — не замок точно,
А квартирка старенькая в Одессе.
Если с кем связаться — навеки, прочно.
Пусть сейчас не так все, но ты надейся!
Да, сейчас иначе, но верь, мы сбудемся,
Если уж менять, так всю жизнь по-новому.
То, что самое важное, не забудется,
А гениальные мысли всегда бредовые.
Кто ненужных вычеркнул, те свободные,
Нужно отпускать, с кем вы слишком разные.
Ведь если настроение не новогоднее,
Значит, точно не с теми празднуешь.
(с)
Представляешь, Лили, меня убили...
Я не люблю поминки, а на тризнах
меня не ждут по тысяче причин.
Ты умерла, - и мне остался призрак
патронуса, мерцающий в ночи.
Сияет лань. И нет такого волка,
который победит ее. Старик
сказал, что это будет очень долго.
Как в самых сильных
из бессильных книг.
Но ни они, ни зелья не излечат,
ни темные искусства, ни года.
Он спросит:
И я отвечу...
И я ему отвечу, как всегда.
Меня убил последний из великих,
чья суть - непобедимая змея.
Мы персонажи идиотской книги:
твой муж дурак, твой сын дурак. И я.
Но умирая, - почему-то верю,
захлебываясь в памяти, крови -
все будет хорошо.
По крайней мере,
я верю: эта книга - о любви.
Сияет лань. И книга - о любви.
(с)
Тоска по морю и отпуску///Автора не знаю, поглядела в ВК в группе Барселона
Очень нравится
Я хотела бы жить у моря,
Чтоб почти у кромки воды,
Чтоб песок, горизонт и горы,
И волна целует следы…
Я хотела бы жить у моря,
Чтобы ветер в лицо мне дул,
Чтоб жила я, не зная горя,
И под вечер, поставив стул,
На террасе за чашкой чая
Я смотрела на алый закат,
Тихий пляж, озаренный лучами,
И на волн золотых перекат…
Я хотела бы жить у моря,
Слушать пение волн в тишине,
Видеть небо, закат и горы…
Но пока это снится лишь мне…
ох, какое ..
__
Я обещаю, Господи,
Я залечу все раны,
Ты же ведь знаешь, Господи,
Мне ещё как бы рано.
Ты вот прибрал мальчишку
С красного мотоцикла –
Парню пятнадцать с лишним,
А я тут уже привыкла...
А вот когда мне станет
Невыносимо тяжко,
Ты на меня поглядывай –
Я Тебе дам отмашку (с)
Две Морковки,
Про море...
Заходишь в солёное море по грудь
И чувствуешь, сколько царапин на теле,
А если бы душу в него окунуть?
Насколько б болело, на самом-то деле?
Насколько б горели в дурацкой душе
Ожоги, царапины, ссадины, раны?
Настолько, считаю, что нас бы уже
Забрали от боли вдруг спятивше-странных.
Настолько, что слёзы кипели б в глазах,
Оставив в песке почерневшие точки.
Настолько, что вниз не катилась слеза,
Настолько, что писаны были б не строчки.
Из старых бы ран снова хлынула кровь –
Оно и понятно. Что боль ту бередить?
С ума в одночасье сошёл бы любой,
Начав неожиданно заново бредить.
Настолько, что ночью не смог ты уснуть,
В глазах бы мигало по тысяче пятен.
Заходишь в солёное море по грудь…
Пусть только лишь тело – да жжёт от царапин.
(с)
Про взрослых детей
Боже,
храни детей,
которым за двадцать
Им умирать,
а потом еще расставаться
Аскеру дай голос,
прохожим слух
Дай отдохнуть
неспящему после двух
Сделай так, чтобы раз
в девятнадцать лет -
Крайний поезд,
последний шальной билет
Дай сибариту
трубочку и бокал
Сделай,
чтобы кофе не убегал...
Но больше - люби
поэтов и нищебродов,
выходцев из гонимых
Твоих народов:
Геев и хиппи,
готов и растаманов
странных, накуренных
и постоянно пьяных
что-то рисующих, пишущих и читающих, всех, ничерта в этой жизни не понимающих -
Это для них
я иного прошу отмерить
Лучше других
твои Дети
умеют
верить.
(с)
Лагерта , отличные стихи
Про Питер очень понравилось
Лагерта,
cпасибо
настроение питерское )
Питерские поэты всегда особенные, всегда атмосферные :)
Лагерта,
Спасибо Вам!пишите ещё пожалуйста,у меня сегодня настроение такое как раз,чтобы читать такие стихи
ну я люблю не стандартные стихи :)
Кесарю - кесарево, богу-богово. Я у бога прошу немногого.
Я у бога прошу немалого:
Света белого, небывалого. Сигарет, лучше ментоловых.
Каплю мозга в чужие головы.
Карту рек на моей ладони.
Бог, храни меня на кордоне, на черте, на любой границе...
Я хочу, чтобы пели птицы.
Дай любимую, веру, друга. Вместе выпутаться из круга,
между ними стоять, любя, - и молиться
не за себя.
(С)
Вот очень сильно, очень люблю...
Из осыпающихся бумаг,
из древних волшебных книг.
Выходят двое. Выходит маг,
и я, его ученик.
Мы долго шагали по Ойкумене. Когда выводили крыс, когда истолковывали знаменья за мясо и за кумыс, когда ловили тупую нежить, когда вызывали дождь, когда помогали ловить и вешать, когда исцеляли лошадь...
Мой маг - скрывающийся шаман, ведун и колдун, ведьмак, а я - такой же, факир, шептун, - не мастер, а просто так. Ему, наверное, двадцать пять, по-нашему он - старик, а мне пятнадцать, и я стрелять умею. Но не привык.
Однажды вышло - вошли в село, и пыль отерев с лица, Учитель молвил: "Я чую зло. Опасного подлеца". Я тоже принюхался, но не мог пока что учуять зла. Зато почувствовал дым и смог. Поземка его несла тайком из города.
Площадь, где собрался большой совет. Толпа беснующихся людей, мелькание, крики, свет.
"Пойдем, послушаем" - молвил он и сделал старинный знак. Знак называется "Авалон". Никто, никогда, никак теперь не мог обнаружить нас. Послушаем. Подойдем.
А там на площади кат как раз прочней прибивал гвоздём кого-то к вибрирующей стене судилища. Все кричат. И факелы, факелы. Всё в огне. Стенания, крики, чад.
"- Послушайте! - пыжится Голова, размахивая мечом. - Ну, да, опрометчивые слова, но женщина ни при чем. Какая ведьма, о чем вы все, не слушайте вы попа! Ведь так же можно буквально всех! Ну, заячия губа, ну эта родинка на щеке, ну глаз... Непонятный глаз... Но о несчастном ростовщике мог вякнуть любой из вас: "Да чтоб ты сдох". Да, я знаю, да, о мертвых нехорошо. Но испустил он последний вздох - зарезанный. И ножом. Так что же ведьма? Ну что она? И где тут ее вина?"
А ведьму корчит. Ее стена практически не видна от люда.
Мучается, кричит, распятая на доске, нагая, будто вот-вот - почит. Всей жизни - на волоске.
И люди кричали, срывая в хрип крестьянские голоса, пока горбатый седой старик не выговорил: "В леса. Изгоним ведьму, и пусть она уходит за Данциг-Ляй, туда, где Истина не видна".
И маг повелел - стреляй.
Я снял с плеча деревянный лук. Стрела, тетива, рука. Я сердцем чувствовал сердца стук. Я целился в старика.
"Да нет, - усмехнулся мой Маг. - И ты неправильно выбрал цель. Ты думаешь, правильно будет так?.. А ну-ка еще нацель".
Я взял другую свою стрелу, пристроил на тетиву. Вслепую, словно бы по теплу, прицелился в Голову.
"И снова мимо..." - поправил он.
По женщине у стены.
Я выстрелил.
Тихий, последний стон.
Убитая без вины? - спросил я Мага, когда мы с ним уходили за Данциг-Ляй.
Да нет... Ты что это, стал раним?
Пожалуйста, объясняй.
А ты подумай и все поймешь. О будущем и о ней. Она же ведьма, а не умрешь - так станешь еще сильней. Ее прогнали на много лет, за порчу и ведовство. Пойдет Зима, и на их земле не станет ни одного живого, целого, кто не бит, имеющего пятак. И даже если она простит, - все будет примерно так. А тут и дети, и старики, и многие не со зла... Так пусть же магию по-людски уносит твоя стрела.
Из осыпающихся бумаг,
из древних волшебных книг.
Уходят двое. Уходит маг,
и я, его ученик.
(с)
В детстве мы все умели летать. Я же умел, тоже. "Ну-ка немедленно перестать, этого быть не может!" - взрослые говорили мне. Я ковырял стенки. Крылья, шуршащие на спине, гладили по коленке.
Я знал, что крылья у взрослых есть. Только они - прячут. С ними ведь толком ни лечь, ни сесть, сложно ходить, значит, проще их под машинку стричь.
"Смотрите, у вас на ушке... Перышко? О, я прошу простить... Наверное, из подушки"!
А если кто-то и полетит - сложно парить вместе, спереди будет воздушный щит, сбоку крыло крестит, и турбуленция позади. Легонький, как листочек. Крылья и правила высоты делают одиночек.
Но не не сдался, - и я летал: с чайками над заливом, с французскими летчиками до скал, с драконом одним игривым, с крылатыми кошками на заре... И даже одной ракетой. Видел, как она на земле стала лучом света. Летал-летал, и однажды, вдруг, проснувшись не очень рано, нашел изогнутый белый лук, висящий на сгибе крана. А рядом, в ванной, огромный меч. И нимб. И ключи на связке. Я - должен все это уберечь? Я сказка? А что в развязке?
Сижу на крыше у голубей. Пью кофе из автомата. Небо над городом голубей, а облака - вата.
От нимба пафосно прикурю. Это Ключи от Рая. А Меч - Возмездия. Я горю, ярко - но не сгораю.
Господи... Я не вижу пути. Причем и назад - тоже. Что мне делать, куда идти, Ты еще там, Боже?
Просто хотел, ну... "не как они", я же уже выжат... Слышишь? Направь меня. Подмигни.
Но, кажется, Он не слышит.
(с)
Солнце над городом - больше моей ладошки.
Левый сандалик станет пиратской шхуной.
Осенью пахнет листьями и тархуном
И ничего на свете не нужно больше.
Левый сандалик плавает в синей луже,
Мама листает сонник и пьет кофе.
В сказах Бажова дети похожи в профиль
На белокурых Лелей с маминых кружек,
Вечер - длиннее жизни. И, в общем, хватит
Пары часов на сказку, простуду, сон.
В левом сандалике гордо плывет солдатик,
Синим зрачком таращится в горизонт.
Кружатся тени, бесы дудят в свирели,
Мама прикрыла сонник прозрачной шалью:
Мы ни за что в мире не постареем.
Мы никогда друг другу не помешаем.
Лунный фонарщик звезды включает ярче.
Ветер запутал волосы на затылке,
Через две улицы, рыжий смешливый мальчик
С берега в воду пускает письмо в бутылке,
Пашке из третьей квартиры исполнилось восемь.
Солнце зашло, месяц - как долька груши:
Левый сандалик увозит солдата в осень,
Призраки улыбаются мне из лужи,
Сонник уютно дремлет под теплой шалью.
В сумке - тетрадки, мелки, пирожок-конвертик.
Завтра мне будет шесть. Я уже большая
И не боюсь соседей, собак и смерти.
Прости его. Не думая о прошлом. Да, все избито, глупо и банально,
и сложно, и немного даже пошло. Но, слушай, я не лезу в вашу спальню,
я просто говорю - прости. И точка. Держись до истощения и дрожи, прости ему все то, что знаешь точно, и то, о чем догадывалась - тоже.
Прости его уходы и отмазки. Как он разбил лицо себе об стену, и все его чудовищные маски: отчаянье, безмолвие, измена, молчание, немое огорченье, сомнение, презрение и кома. Прости ему ужимки эти щеньи. Он просто не умеет по-другому.
Прости ее. Она терпела долго. Она терпела, сколько было мочи, пока не поняла, что мало толку пытаться быть такой, как ты захочешь. Прости ее истерики под душем, и как потом лежали в этом душе - она хотела, чтобы было лучше, а вышло неумелое "не хуже".
Прости ее задумчивые фразы, прости ее давление на нервы. Пока тобою управляет разум, ты ни за что не извинишься первый. Так ну его к чертям! Скажи... Ну, крикни, иди и напечатай сообщение, хоть раз, как будто вы - герои книги.
Прощение.
Прощение.
(с)
Мы переспали случайно. Утром
я что-то делал, звонил кому-то,
и, может быть, через полчаса - заметил её глаза.
Густые волосы, высокие скулы.
Вспомнил, как мы вчера уснули.
Что было до этого, прошлым вечером.
Как долго мы болтали о вечном.
Коса. И мини. Длинные ноги.
Манера все время шутить о боге,
футболка в обтяжку, молния сзади,
стоны на автостраде.
Тебе хоть есть уже восемнадцать?
И вот - нагая в лучах утра.
Смотрит так непривычно мудро,
так странно, что расхотелось есть.
Говорит:
И почему-то поверил сразу.
забил на логику, доводы разума,
не вынул даже бритву Оккама,
а взял и спросил прямо:
Когда?
Не то что бы очень скоро.
Еще как минимум лет сорок.
Может и больше. Не бойся. Не съем.
Я маленькая совсем.
А я ведь спрашивал. Спрашивал ведь!
У тебя совершенно летняя смерть.
Не бойся. Я не хочу тебе зла.
Просто раньше зашла.
Ты так боишься, боишься меня,
ты все тупее день ото дня,
не спишь до одури, морды бьешь,
Куришь, дуешь, читаешь дрянь,
все время груб, постоянно пьян,
типа талантливый и ершистый,
а на деле - боишься жизни.
Так вот. Не надо про "смерти нет".
Я есть. Мне нравится черный цвет.
Коты. Истории. И цветы.
И мне нравишься ты.
Сейчас я уйду. Но, вы, люди, поймите
Я стану иной, несущей покой -
но запомни меня такой.
Не бойся жить. И меня тоже.
У меня не такая страшная рожа.
Ну, чего чашку в руках крутишь?
(с)