От первого символа по витражам оконным расходятся нити, сети и прочий хлам.
Через стекло я вижу в небе драконов. Драконы рвут законы напополам.
Я часто вижу людей, которые не отсюда. Если честно, и "люди"-то не совсем.
Так мог смотреться волко-рожденный Будда. Временами у них из глаз пробивает чудо, и если большое — это заметно всем.
Понятно, такому чуду не место в офисе, а место в чаще, средневековом лесу.
По нелюдям даже видно — ну так и просится, клубком свернется, выставит переносицу, бесится, грузится, ждет, — а когда спасут?
Но — не торопятся. Где-то они застряли... Может, забыли дорогу, ушли на стрит? Из глаз несется магия цвета стали, уничтожая рампы, канаты, тали — все, на чем эверленд стоял и стоит.
Оборотни, лешие и вампиры,единороги, ведьмы и маги роз, — кто вас бросил в этом обычном мире, зачем подкинул за кулисы Шекспиру, чего вас Оберон еще не унес?
Волшебницы работают по кафешкам, жрицы баристами трудятся — ритуал.
А боги, без шуток, — боги! — читают нечто и пишут нечто такое, что дух поменьше да поумнее на паклю бы изорвал.
Эта вот дева — она же явно эльфийка. Этот мальчик, — маленький, но дракон.
Хочется крикнуть: ну парень, какого фига? Да как же ты не летаешь, а пишешь фики?
Ты можешь летать, ведь это тебе легко!
Не думаю, чтобы вас случайно забыли...
Вашим, ребята, несвойственно забывать.
Вы — разведка.
Пора возвращаться? — или
все уже завязло в болотном иле,
все уже завяло, и штиль, и гладь...
Так что вы сидите? Какого сигнала ждете?
Сигнала не будет. Не было все века.
Вы не вернетесь сами.
Но вы вернете.
Вернете всё.
Ловите своих на взлете.
Когда в этом городе,
наконец-то, закончатся сумерки,
и длинный колыбельный поезд
вынырнет из пустоты,
как лунное отражение из глубины колодца,
я хочу быть
в ситцевом белом платье,
в лёгких открытых сандалиях,
и чтобы новый ветер развевал мои волосы.
Пусть это будет ранняя осень или поздняя весна,
чтобы невыносимо
пахли ландыши,
или черёмуха,
или вереск, на худой конец.
Будет пронзительный утренний свет,
и глупый голубь, влетев под округлый купол вокзала,
станет биться и биться о толстые стёкла свода.
А мы будем стоять, держась за руки,
запрокинув головы,
затаив дыхание, и думать:
"Глупая, глупая птица... ну что же ты! ну давай же!"
И голубь вдруг
поменяет траекторию полёта,
и найдёт брешь в этом стеклянном небе,
и выскользнет в синь,
как глубокий выдох из лёгких, как скорый поезд
из бесконечной темноты тоннеля.
И не будет знать, глупый и тёплый,
как мы спасли ему жизнь
просто потому,
что избыток любви всегда находит возможность
вытолкнуть к свету кого-то ещё –
кого-то упрямого и живого,
у которого (как знать),
возможно, и не было ни единого шанса.
Проходи, поздний гость нечаянный,
Безутешное ты моё
Счастье. Кофе? Прости, но чая нет,
Мы тут с кошкой... и чай не пьём...
Нет, и кофе она, конечно же…
Ох, о чём я? Ты проходи!
Куртку? Там - в прихожей на вешалке…
Тапки надо? А… он один –
Надевать-то их было некому.
Я сейчас... я найду… постой.
Где ж он? Вроде бы не молекула?
Кавардак в голове… с тобой…
Бог с ним... Ну же, присядь, голубчик мой.
Мурка, брысь! Не мешай, не трись...
И на ручки… она так влюбчива…
Глянь, как ластится, будто б жизнь
На коленях твоих мурлыкала…
Что ж я всё о себе, себе
Недомолвками, закавыками…
Как ты жил?.. А у нас-то снег.
На дороги легла распутица...
Посмотри на мою герань -
Эта первая, знать, распустится…
Мурка, гостя мне не порань,
Разыгралась, вишь. Оцарапает -
Когти острые, что ножи,
То прикинется тихой сапою,
То… ну, как же без нас ты жил?
Ты надолго? А хочешь булочки?
Как ты любишь - изюм и мак...
Замерзает варенье в блюдечке,
И у нас без тебя - зима.
Дни скользят, как одни - по струночке…
Кофе хочешь? Ещё нагреть?
Купим завтра чай, мак для булочек…
Ну и тапки, чтоб были впредь…
Я с вами заодно (не хуже и не лучше),
но мир стоит в дверях, как вечный Новый год,
и выведет нас всех, по одному, за ручку,
туда, где смерти нет,
где бабушка поёт,
где все уже равны и ростом, и любовью,
где не о чем роптать... лишь грустно от того,
что каждому из нас положат к изголовью
прощенья и конфет,
и больше ничего. (с) Е.Касьян
Вспоминать то, что было. И глупо и некрасиво
Если бы я Бога когда-то о чем просила,
То просила бы (он же, правда, хороший парень),
Переделать мне взгляд, а потом перестроить память,
Где никто не приезжал на пятьсот-веселом,
Не срывал струну, не читал по утрам Басё мне,
Где ни разу рубля не просил предрассветный бомжик,
Где и мы ни разу не встретились, Боже, Боже ....
Наше свято место отныне пусто. Чуть стоят столбы, висят провода.
С быстротой змеи при виде мангуста кто могли, разъехались кто куда.
По ночам на небе видна комета — на восточном крае, в самом низу.
И стоит такое тихое лето, что расслышишь каждую стрекозу.
Я живу один в деревянном доме, я держу корову, кота, коня.
Обо мне уже все позабыли, кроме тех, кто никогда не помнил меня.
Что осталось в лавках — беру бесплатно. Сею рожь и просо, давлю вино.
Я живу, и время течет обратно, потому что стоять ему не дано.
Я уже не дивлюсь никакому диву. На мою судьбу снизошел покой.
Иногда листаю желтую "Ниву", и страницы ломаются под рукой.
Приблудилась дурочка из деревни: забредет, поест, споет на крыльце —
Все обрывки песенки, странной, древней, о милом дружке да строгом отце.
Вдалеке заходят низкие тучи, повисят в жаре, пройдут стороной.
Вечерами туман, и висит беззвучье над полями и над рекой парной.
В полдень даль размыта волнами зноя, лес молчит, травинкой не шелохнет,
И пространство его резное, сквозное на поляне светло, как липовый мед.
Иногда заедет отец Паисий, что живет при церковке за версту, —
Невысокий, круглый, с усмешкой лисьей, по привычке играющий в простоту.
Сам себе попеняет за страсть к винишку, опрокинет рюмочку — "Лепота!", —
Посидит на веранде, попросит книжку, подведет часы, почешет кота.
Иногда почтальон постучит в калитку — все, что скажет, ведаю наперед.
Из потертой сумки вынет открытку (непонятно, откуда он их берет).
Все не мне, неизвестным: еры да яти, то пейзаж зимы, то портрет царя,
К Рождеству, Дню ангела, Дню печати, с Валентиновым днем, с Седьмым ноября.
Иногда на тропе, что давно забыта и, не будь меня, уже заросла б,
Вижу след то ли лапы, то ли копыта, а вглядеться, так может, и птичьих лап,
И к опушке, к черной воде болота, задевая листву, раздвинув траву,
По ночам из леса выходит кто-то и недвижно смотрит, как я живу.
Дм. Быков, 1991 г.
Маюсь неопознанною хренью,
А никто не лечит и не чинит.
Я ж могу испортить настроенье
Даже незнакомому мужчине!
Он спешит – работа, время, строгость,
Ни о чём особо не тревожась,
И садится в рейсовый автобус,
Под который я сегодня брошусь...
Не писать о себе. Не выдумывать новых правил.
Говорить о любви только так, как апостол Павел.
И смотреть раскрывая глаза шире рта. Не менее
широко, чем Ладога тянет гладь.
Совершенно, до онемения.
Заставлять себя вслушатся в музыку, волны, войны,
Подавляя желание встать и сказать - "Довольно!",
Ибо все, что ты слышишь - в кино, в полицейской рации -
Это все - про тебя с бесконечностью вариаций.
Ты приходишь домой. Добираешься до дивана.
И ложишься Уральским хребтом вдоль меридиана.
Но, уставившись в зеркало, темное, как стальное, -
Видишь все остальное.
(с)
А ты не поверишь, но ангелы тоже с работы
Приходят под вечер, порою, изрядно устав.
И их утомляют любые мирские заботы –
Попробуй быть бодрым весёлым, весь день отлетав…
А ты не поверишь, но ангелы крылья снимают,
Идут, /ну, наверно, куда?/ прямиком сразу в душ,
Пылинки и прочую грязь аккуратно смывают,
Пытаясь /напрасно/ отчистить усталость из душ…
А ты не поверишь, но ангелы, чайник поставив,
Садятся на кухне и смотрят безмолвно в окно.
И думают – утром проснутся и, крылья расправив,
Пойдут-полетят на работу свою всё равно…
А ты не поверишь, но ангелы плачут ночами,
Припомнив какую-то /детскую? взрослую?/ смерть.
И столько в слезах этих боли, горючей печали
О том, что помочь не смогли, не успев прилететь …(c)
А где-то там,
под левою ключицей,
где в`енки синеватой маета,
пульсирует невидимая птица,
поспешно прорастает красота
любви и страсти,
нежности и смеха –
загадочная лилия души;
разносится неслышимое эхо,
как будто бы качает камыши
несдержанное жаркое дыханье
таинственных ветров из глубины,
и вызревают словосочетанья,
и вещие, диковинные сны.
Там сердца плод карминовый томится,
и соки распирают кожуру…
Пульсирует невидимая птица.
Пульсирует,
покуда не умру…(c)
Вы когда-нибудь видели, как исчезает любовь?
Как лоскутик шагреневый, тает фатально под утро.
И безумную страсть вытесняет пришедший покой,
А любимые лица теперь, как на карточках мутных.
Вы когда-нибудь слышали, как исчезает любовь?
Это вряд ли возможно кому-то так сразу заметить.
Босиком мимо вас потихоньку… за вашей спиной
Надевает сапожки, пальтишко и старый беретик.
Ей не надо уже украшений и новых одежд,
Тех, в которые вы в ослепленьи её наряжали.
От тепла к равнодушью она переходит рубеж,
И вернется обратно, поверьте на слово, едва ли.
Ощущали когда-нибудь как исчезает любовь?
Унося ароматы весны, красоту желтых листьев,
Запах бриза морского, и ветер мечтаний ночной,
Да и всё, что казалось недавно и важным, и близким.
Можно вслед прошептать ей: «Постой, не спеши, задержись…»
Можно вслед закричать и заплакать: «Начнем все сначала!»
Виновато в ответ улыбнется: «Так надо… Крепись…»
По привычке ещё, подоткнув под тебя одеяло…(c)
Мне перья дёргали из крыльев. А я - летала.
Пытались воздух перекрыть. А я - дышала.
Меня пугали - не люби. А я - любила.
Пытались памяти лишить. Я - не забыла.
Мне говорили, боль сильна. А я - терпела.
Не смей врагов своих жалеть. А я - жалела.
Мне говорили: не найдешь - но я искала.
Твердили все: и не мечтай - а я мечтала.
И если даже рухнет мир .... начну с начала!!!
Неправда… Отрекаются, любя…
Вытаскивая острые занозы…
Устав от непрерывного дождя…
В котором одиноко прячут слёзы…
Устав от бесконечного «понять»…
От рифм ненужных и бессонниц стылых…
Душе устав нелепо изменять,
Терзаясь памятью, что «это было»…
Конечно, отрекаются, любя…
Чтобы себя спасти… Добра желая…
И, отрекаясь с болью, уходя,
Ломают крылья и скользят по краю…
Не правда… Отрекаются, любя…
Роднятся с одиночеством привычным
В стране с названьем серым «Без тебя»…
И всё волшебное становится обычным…
Карета — в тыкву, Золушке — метлу…
Передник — вместо сказочного платья…
И - шагом марш — в печальную страну,
Храня в воспоминаниях объятья…
Лишь башмачок хрустальный — как укор —
Стоит на подоконнике без пары…
Кастрюли, стирка… Глупой сказки вздор.
Всё было ясно… с самого начала.
Когда уходила царевна искать дракона,
в мешок уместив полжизни и полказны,
во всем королевстве плакали у иконок,
молились: "Царевна, в беду-то не попади",
молились: "Царевна, а кто остается с нами?
Министр сумасшедший и царь — из последних сил?"
Царевна ушла, путь покрыли её цветами,
министр сумасшедший гортензию ей вручил,
но царевна ушла.
Стало тихо, и солнце село,
не кричали торговцы, не слышен был стук копыт,
все пытались понять, осознать, что происходит. Дело
вышло, конечно, скверным — ей путь закрыт
в королевство обратно. Ушедший разве
может куда-то вернуться таким, как был?
А царевна была умна, хороша, прекрасна,
только каждый, кто плакал о ней, — про неё забыл.
А она ведь всего лишь ушла отыскать дракона,
необычного, правда — кто может её винить?
В ней самой ведь и вправду было что-то такое —
королевская кровь не может огонь хранить,
а царевна умела его пропускать сквозь пальцы,
и глаза её — уголь, и искорки в волосах...
Когда тело её нашли на одной из станций
граничных,
никто не смог опознать.
А дракон прилетел. Только позже, когда царевна
лет как тридцать уже лежала в родной земле.
Он коснулся могилы её коленом
и гортензия стала цвести на его крыле.
И министр сумасшедший, и царь — все давно в могиле,
люди так же бездумно молятся у икон...
Про царевну забыли. Её все давно забыли,
Осенью ведьмы заманчиво рыжие,
пялят глазищи свои бесстыжие,
карие, синие, светло-зеленые —
осенью ведьмы всегда обновленные.
Курят с улыбкою трубки вишневые,
нижут на ниточки бусины новые,
варят глинтвейны и кофе с корицею,
осенью ведьмам ночами не спится.
Кошки мурлычут, тихонечко ластятся,
время течет, понапрасну не тратится,
ведьмы колдуют в преддверии дождичков,
режут коренья серебряным ножичком,
зелья мешают в котлах поварешками,
о чем-то мечтают и смотрят в окошко.
Там, за окошками, в дальних просторах,
видится им то, что сбудется скоро,
видятся тайны, мечты и желания,
ведьмы глядят и творят предсказания.
Хочешь — не верь, но сбывается истинно
то, что рассказано ведьмами искренне,
то, что прочитано между страницами,
то, что вязальными создано спицами…
Ведьмы не плачут и медленно старятся,
просто живут, о себе не печалятся,
падают вниз и взлетают к закатам —
рыжим-бесстыжим, им много ли надо?
Домик в лесу на зеленой опушке,
теплая печка и кошка-подружка,
сотня свечей и столетья терпения,
древних богов своих благословение…(с)
Лагерта,
Мне про женщину понравилось, спасибо, три раза перечитала
От первого символа по витражам оконным расходятся нити, сети и прочий хлам.
Через стекло я вижу в небе драконов. Драконы рвут законы напополам.
Я часто вижу людей, которые не отсюда. Если честно, и "люди"-то не совсем.
Так мог смотреться волко-рожденный Будда. Временами у них из глаз пробивает чудо, и если большое — это заметно всем.
Понятно, такому чуду не место в офисе, а место в чаще, средневековом лесу.
По нелюдям даже видно — ну так и просится, клубком свернется, выставит переносицу, бесится, грузится, ждет, — а когда спасут?
Но — не торопятся. Где-то они застряли... Может, забыли дорогу, ушли на стрит? Из глаз несется магия цвета стали, уничтожая рампы, канаты, тали — все, на чем эверленд стоял и стоит.
Оборотни, лешие и вампиры,единороги, ведьмы и маги роз, — кто вас бросил в этом обычном мире, зачем подкинул за кулисы Шекспиру, чего вас Оберон еще не унес?
Волшебницы работают по кафешкам, жрицы баристами трудятся — ритуал.
А боги, без шуток, — боги! — читают нечто и пишут нечто такое, что дух поменьше да поумнее на паклю бы изорвал.
Эта вот дева — она же явно эльфийка. Этот мальчик, — маленький, но дракон.
Хочется крикнуть: ну парень, какого фига? Да как же ты не летаешь, а пишешь фики?
Ты можешь летать, ведь это тебе легко!
Не думаю, чтобы вас случайно забыли...
Вашим, ребята, несвойственно забывать.
Вы — разведка.
Пора возвращаться? — или
все уже завязло в болотном иле,
все уже завяло, и штиль, и гладь...
Так что вы сидите? Какого сигнала ждете?
Сигнала не будет. Не было все века.
Вы не вернетесь сами.
Но вы вернете.
Вернете всё.
Ловите своих на взлете.
Дракон дракона видит издалека.
(с)
Да, очень люблю это стихотворение
Когда в этом городе,
наконец-то, закончатся сумерки,
и длинный колыбельный поезд
вынырнет из пустоты,
как лунное отражение из глубины колодца,
я хочу быть
в ситцевом белом платье,
в лёгких открытых сандалиях,
и чтобы новый ветер развевал мои волосы.
Пусть это будет ранняя осень или поздняя весна,
чтобы невыносимо
пахли ландыши,
или черёмуха,
или вереск, на худой конец.
Будет пронзительный утренний свет,
и глупый голубь, влетев под округлый купол вокзала,
станет биться и биться о толстые стёкла свода.
А мы будем стоять, держась за руки,
запрокинув головы,
затаив дыхание, и думать:
"Глупая, глупая птица... ну что же ты! ну давай же!"
И голубь вдруг
поменяет траекторию полёта,
и найдёт брешь в этом стеклянном небе,
и выскользнет в синь,
как глубокий выдох из лёгких, как скорый поезд
из бесконечной темноты тоннеля.
И не будет знать, глупый и тёплый,
как мы спасли ему жизнь
просто потому,
что избыток любви всегда находит возможность
вытолкнуть к свету кого-то ещё –
кого-то упрямого и живого,
у которого (как знать),
возможно, и не было ни единого шанса.
© Copyright: Елена Касьян, 2014
Свидетельство о публикации №114051004611
Проходи, поздний гость нечаянный,
Безутешное ты моё
Счастье. Кофе? Прости, но чая нет,
Мы тут с кошкой... и чай не пьём...
Нет, и кофе она, конечно же…
Ох, о чём я? Ты проходи!
Куртку? Там - в прихожей на вешалке…
Тапки надо? А… он один –
Надевать-то их было некому.
Я сейчас... я найду… постой.
Где ж он? Вроде бы не молекула?
Кавардак в голове… с тобой…
Бог с ним... Ну же, присядь, голубчик мой.
Мурка, брысь! Не мешай, не трись...
И на ручки… она так влюбчива…
Глянь, как ластится, будто б жизнь
На коленях твоих мурлыкала…
Что ж я всё о себе, себе
Недомолвками, закавыками…
Как ты жил?.. А у нас-то снег.
На дороги легла распутица...
Посмотри на мою герань -
Эта первая, знать, распустится…
Мурка, гостя мне не порань,
Разыгралась, вишь. Оцарапает -
Когти острые, что ножи,
То прикинется тихой сапою,
То… ну, как же без нас ты жил?
Ты надолго? А хочешь булочки?
Как ты любишь - изюм и мак...
Замерзает варенье в блюдечке,
И у нас без тебя - зима.
Дни скользят, как одни - по струночке…
Кофе хочешь? Ещё нагреть?
Купим завтра чай, мак для булочек…
Ну и тапки, чтоб были впредь…
Ты видел сфинксов на берегу,
Глядящих друг другу в лицо?
Так вот, когда над городом ночь
Смыкает свое кольцо,
Над ними всплывает легче пера
Сказочная звезда.
Глаза одного говорят: пора!
Другой отвечает: да!
И вздрогнул тихонько каменный сфинкс,
Как будто слегка озяб,
И мягко спрыгивает вниз
На кончики каменных лап.
Он по набережной бежит,
Нева блестит как ртуть.
Васильевский остров спокойно спит,
Фонари освещают путь...
Но гаснет сказочная звезда
В небе, еще ночном.
И сфинкс возвращается туда,
Где ты его видишь днем.
Зоя Эзрохи
..
Я с вами заодно (не хуже и не лучше),
но мир стоит в дверях, как вечный Новый год,
и выведет нас всех, по одному, за ручку,
туда, где смерти нет,
где бабушка поёт,
где все уже равны и ростом, и любовью,
где не о чем роптать... лишь грустно от того,
что каждому из нас положат к изголовью
прощенья и конфет,
и больше ничего. (с) Е.Касьян
да.
Вспоминать то, что было. И глупо и некрасиво
Если бы я Бога когда-то о чем просила,
То просила бы (он же, правда, хороший парень),
Переделать мне взгляд, а потом перестроить память,
Где никто не приезжал на пятьсот-веселом,
Не срывал струну, не читал по утрам Басё мне,
Где ни разу рубля не просил предрассветный бомжик,
Где и мы ни разу не встретились, Боже, Боже ....
Постэсхатологическое
Наше свято место отныне пусто. Чуть стоят столбы, висят провода.
С быстротой змеи при виде мангуста кто могли, разъехались кто куда.
По ночам на небе видна комета — на восточном крае, в самом низу.
И стоит такое тихое лето, что расслышишь каждую стрекозу.
Я живу один в деревянном доме, я держу корову, кота, коня.
Обо мне уже все позабыли, кроме тех, кто никогда не помнил меня.
Что осталось в лавках — беру бесплатно. Сею рожь и просо, давлю вино.
Я живу, и время течет обратно, потому что стоять ему не дано.
Я уже не дивлюсь никакому диву. На мою судьбу снизошел покой.
Иногда листаю желтую "Ниву", и страницы ломаются под рукой.
Приблудилась дурочка из деревни: забредет, поест, споет на крыльце —
Все обрывки песенки, странной, древней, о милом дружке да строгом отце.
Вдалеке заходят низкие тучи, повисят в жаре, пройдут стороной.
Вечерами туман, и висит беззвучье над полями и над рекой парной.
В полдень даль размыта волнами зноя, лес молчит, травинкой не шелохнет,
И пространство его резное, сквозное на поляне светло, как липовый мед.
Иногда заедет отец Паисий, что живет при церковке за версту, —
Невысокий, круглый, с усмешкой лисьей, по привычке играющий в простоту.
Сам себе попеняет за страсть к винишку, опрокинет рюмочку — "Лепота!", —
Посидит на веранде, попросит книжку, подведет часы, почешет кота.
Иногда почтальон постучит в калитку — все, что скажет, ведаю наперед.
Из потертой сумки вынет открытку (непонятно, откуда он их берет).
Все не мне, неизвестным: еры да яти, то пейзаж зимы, то портрет царя,
К Рождеству, Дню ангела, Дню печати, с Валентиновым днем, с Седьмым ноября.
Иногда на тропе, что давно забыта и, не будь меня, уже заросла б,
Вижу след то ли лапы, то ли копыта, а вглядеться, так может, и птичьих лап,
И к опушке, к черной воде болота, задевая листву, раздвинув траву,
По ночам из леса выходит кто-то и недвижно смотрит, как я живу.
Дм. Быков, 1991 г.
кино целое )
__
пятничное настроение
Маюсь неопознанною хренью,
А никто не лечит и не чинит.
Я ж могу испортить настроенье
Даже незнакомому мужчине!
Он спешит – работа, время, строгость,
Ни о чём особо не тревожась,
И садится в рейсовый автобус,
Под который я сегодня брошусь...
Не писать о себе. Не выдумывать новых правил.
Говорить о любви только так, как апостол Павел.
И смотреть раскрывая глаза шире рта. Не менее
широко, чем Ладога тянет гладь.
Совершенно, до онемения.
Заставлять себя вслушатся в музыку, волны, войны,
Подавляя желание встать и сказать - "Довольно!",
Ибо все, что ты слышишь - в кино, в полицейской рации -
Это все - про тебя с бесконечностью вариаций.
Ты приходишь домой. Добираешься до дивана.
И ложишься Уральским хребтом вдоль меридиана.
Но, уставившись в зеркало, темное, как стальное, -
Видишь все остальное.
(с)
Есть талая журчащая вода
И небо с кучевыми облаками.
Есть то, что не потрогаешь руками
И то, что не исправишь никогда…
Есть солнца свет – не держится в плену,
Не вяжется за лучики к запястью.
Есть рыбка удивительная – счастье,
Так просто не поймаешь на блесну…
Есть время – ускользающий песок,
Бесценные незримые крупицы,
Упустишь, и уже не повторится –
Всему свой час, минута, крайний срок…
Есть добрые/разящие слова,
Есть взгляды прямо в душу, сквозь и мимо.
Есть нечто, что для всех неотвратимо –
Погост, кресты, могильная трава…(c)
А ты не поверишь, но ангелы тоже с работы
Приходят под вечер, порою, изрядно устав.
И их утомляют любые мирские заботы –
Попробуй быть бодрым весёлым, весь день отлетав…
А ты не поверишь, но ангелы крылья снимают,
Идут, /ну, наверно, куда?/ прямиком сразу в душ,
Пылинки и прочую грязь аккуратно смывают,
Пытаясь /напрасно/ отчистить усталость из душ…
А ты не поверишь, но ангелы, чайник поставив,
Садятся на кухне и смотрят безмолвно в окно.
И думают – утром проснутся и, крылья расправив,
Пойдут-полетят на работу свою всё равно…
А ты не поверишь, но ангелы плачут ночами,
Припомнив какую-то /детскую? взрослую?/ смерть.
И столько в слезах этих боли, горючей печали
О том, что помочь не смогли, не успев прилететь …(c)
Боль в межреберье впивается спицей.
Сердце скукожилось грецким орехом.
Птицы, огромные серые птицы
Над головой рассыпаются смехом.
Холод шершавою скользкою дланью
Горло хватает, сжимая безбожно.
Бьюсь сероокой подкошенной ланью.
Боль в межреберье – вздохнуть невозможно.
Голос, твой голос, хотя бы глоточек.
Но насмехаются серые птицы.
А впереди – горизонт – жирный прочерк.
Связи оборваны, не дозвониться.
Вороны давятся собственным смехом.
Холод усилил бездушную хватку.
Сердце расколотым грецким орехом
Крошится мелко в груди без остатка…
(c)
А где-то там,
под левою ключицей,
где в`енки синеватой маета,
пульсирует невидимая птица,
поспешно прорастает красота
любви и страсти,
нежности и смеха –
загадочная лилия души;
разносится неслышимое эхо,
как будто бы качает камыши
несдержанное жаркое дыханье
таинственных ветров из глубины,
и вызревают словосочетанья,
и вещие, диковинные сны.
Там сердца плод карминовый томится,
и соки распирают кожуру…
Пульсирует невидимая птица.
Пульсирует,
покуда не умру…(c)
Вы когда-нибудь видели, как исчезает любовь?
Как лоскутик шагреневый, тает фатально под утро.
И безумную страсть вытесняет пришедший покой,
А любимые лица теперь, как на карточках мутных.
Вы когда-нибудь слышали, как исчезает любовь?
Это вряд ли возможно кому-то так сразу заметить.
Босиком мимо вас потихоньку… за вашей спиной
Надевает сапожки, пальтишко и старый беретик.
Ей не надо уже украшений и новых одежд,
Тех, в которые вы в ослепленьи её наряжали.
От тепла к равнодушью она переходит рубеж,
И вернется обратно, поверьте на слово, едва ли.
Ощущали когда-нибудь как исчезает любовь?
Унося ароматы весны, красоту желтых листьев,
Запах бриза морского, и ветер мечтаний ночной,
Да и всё, что казалось недавно и важным, и близким.
Можно вслед прошептать ей: «Постой, не спеши, задержись…»
Можно вслед закричать и заплакать: «Начнем все сначала!»
Виновато в ответ улыбнется: «Так надо… Крепись…»
По привычке ещё, подоткнув под тебя одеяло…(c)
Очень люблю стихи Эдуарда Асадова и люблю, когда дочка мне их рассказывет с чувством.
Дорожите счастьем, дорожите!
Замечайте, радуйтесь, берите
Радуги, рассветы, звезды глаз -
Это все для вас, для вас, для вас.
Услыхали трепетное слово -
Радуйтесь. Не требуйте второго.
Не гоните время. Ни к чему.
Радуйтесь вот этому, ему!
Сколько песне суждено продлиться?
Все ли в мире может повториться?
Лист в ручье, снегирь, над кручей вяз...
Разве будет это тыщу раз!
На бульваре освещают вечер
Тополей пылающие свечи.
Радуйтесь, не портите ничем
Ни надежды, ни любви, ни встречи!
Лупит гром из поднебесной пушки.
Дождик, дождь! На лужицах веснушки!
Крутит, пляшет, бьет по мостовой
Крупный дождь, в орех величиной!
Если это чудо пропустить,
Как тогда уж и на свете жить?!
Все, что мимо сердца пролетело,
Ни за что потом не возвратить!
Хворь и ссоры временно отставьте,
Вы их все для старости оставьте
Постарайтесь, чтобы хоть сейчас
Эта "прелесть" миновала вас.
Пусть бормочут скептики до смерти.
Вы им, желчным скептикам, не верьте -
Радости ни дома, ни в пути
Злым глазам, хоть лопнуть, - не найти!
А для очень, очень добрых глаз
Нет ни склок, ни зависти, ни муки.
Радость к вам сама протянет руки,
Если сердце светлое у вас.
Красоту увидеть в некрасивом,
Разглядеть в ручьях разливы рек!
Кто умеет в буднях быть счастливым,
Тот и впрямь счастливый человек!
И поют дороги и мосты,
Краски леса и ветра событий,
Звезды, птицы, реки и цветы:
Дорожите счастьем, дорожите!
Северный ветер дует,
Жухлые травы косит,
В наших краях колдует
Рыжая ведьма осень.
Всё как на бал украсит,
Светом янтарным наполнит,
Под колдовскою властью
Яхонтом вспыхнут клёны.
Я повидаться рада
с рыжей моей подружкой,
Под конфетти листопада
Осень меня закружит.
Годы листают даты,
Стала я старше и строже,
Звали меня когда-то
Рыжею ведьмой тоже.
Ветер сыграет на флейте
Мне колдовских мелодий,
Память о солнечном лете
В золоте листьев бродит.
Как это время прекрасно,
Лёгкая грусть отчего-то.
Краток волшебный праздник
Под синевой небосвода.
Листьями ветер кружит,
С веток срывает их властно...
Осень уйдёт, и закружат
Белые зимние вальсы.
Настроение у меня весеннее
Я иду, улыбки не тая
У меня сегодня воскресение ,
Пофигу,что осень и среда
Позитивно!
Мне перья дёргали из крыльев. А я - летала.
Пытались воздух перекрыть. А я - дышала.
Меня пугали - не люби. А я - любила.
Пытались памяти лишить. Я - не забыла.
Мне говорили, боль сильна. А я - терпела.
Не смей врагов своих жалеть. А я - жалела.
Мне говорили: не найдешь - но я искала.
Твердили все: и не мечтай - а я мечтала.
И если даже рухнет мир .... начну с начала!!!
Неправда… Отрекаются, любя…
Вытаскивая острые занозы…
Устав от непрерывного дождя…
В котором одиноко прячут слёзы…
Устав от бесконечного «понять»…
От рифм ненужных и бессонниц стылых…
Душе устав нелепо изменять,
Терзаясь памятью, что «это было»…
Конечно, отрекаются, любя…
Чтобы себя спасти… Добра желая…
И, отрекаясь с болью, уходя,
Ломают крылья и скользят по краю…
Не правда… Отрекаются, любя…
Роднятся с одиночеством привычным
В стране с названьем серым «Без тебя»…
И всё волшебное становится обычным…
Карета — в тыкву, Золушке — метлу…
Передник — вместо сказочного платья…
И - шагом марш — в печальную страну,
Храня в воспоминаниях объятья…
Лишь башмачок хрустальный — как укор —
Стоит на подоконнике без пары…
Кастрюли, стирка… Глупой сказки вздор.
Всё было ясно… с самого начала.
Поверьте… Отрекаются, любя…
(с)
Когда уходила царевна искать дракона,
в мешок уместив полжизни и полказны,
во всем королевстве плакали у иконок,
молились: "Царевна, в беду-то не попади",
молились: "Царевна, а кто остается с нами?
Министр сумасшедший и царь — из последних сил?"
Царевна ушла, путь покрыли её цветами,
министр сумасшедший гортензию ей вручил,
но царевна ушла.
Стало тихо, и солнце село,
не кричали торговцы, не слышен был стук копыт,
все пытались понять, осознать, что происходит. Дело
вышло, конечно, скверным — ей путь закрыт
в королевство обратно. Ушедший разве
может куда-то вернуться таким, как был?
А царевна была умна, хороша, прекрасна,
только каждый, кто плакал о ней, — про неё забыл.
А она ведь всего лишь ушла отыскать дракона,
необычного, правда — кто может её винить?
В ней самой ведь и вправду было что-то такое —
королевская кровь не может огонь хранить,
а царевна умела его пропускать сквозь пальцы,
и глаза её — уголь, и искорки в волосах...
Когда тело её нашли на одной из станций
граничных,
никто не смог опознать.
А дракон прилетел. Только позже, когда царевна
лет как тридцать уже лежала в родной земле.
Он коснулся могилы её коленом
и гортензия стала цвести на его крыле.
И министр сумасшедший, и царь — все давно в могиле,
люди так же бездумно молятся у икон...
Про царевну забыли. Её все давно забыли,
только где-то по небу
летает
её
дракон.
(с)
Осенью ведьмы заманчиво рыжие,
пялят глазищи свои бесстыжие,
карие, синие, светло-зеленые —
осенью ведьмы всегда обновленные.
Курят с улыбкою трубки вишневые,
нижут на ниточки бусины новые,
варят глинтвейны и кофе с корицею,
осенью ведьмам ночами не спится.
Кошки мурлычут, тихонечко ластятся,
время течет, понапрасну не тратится,
ведьмы колдуют в преддверии дождичков,
режут коренья серебряным ножичком,
зелья мешают в котлах поварешками,
о чем-то мечтают и смотрят в окошко.
Там, за окошками, в дальних просторах,
видится им то, что сбудется скоро,
видятся тайны, мечты и желания,
ведьмы глядят и творят предсказания.
Хочешь — не верь, но сбывается истинно
то, что рассказано ведьмами искренне,
то, что прочитано между страницами,
то, что вязальными создано спицами…
Ведьмы не плачут и медленно старятся,
просто живут, о себе не печалятся,
падают вниз и взлетают к закатам —
рыжим-бесстыжим, им много ли надо?
Домик в лесу на зеленой опушке,
теплая печка и кошка-подружка,
сотня свечей и столетья терпения,
древних богов своих благословение…(с)