Аскеру дай голос,
прохожим слух
Дай отдохнуть
неспящему после двух
Сделай так, чтобы раз
в девятнадцать лет -
Крайний поезд,
последний шальной билет
Дай сибариту
трубочку и бокал
Сделай,
чтобы кофе не убегал...
Но больше - люби
поэтов и нищебродов,
выходцев из гонимых
Твоих народов:
Геев и хиппи,
готов и растаманов
странных, накуренных
и постоянно пьяных
что-то рисующих, пишущих и читающих, всех, ничерта в этой жизни не понимающих -
Это для них
я иного прошу отмерить
Лучше других
твои Дети
умеют
верить.
Спите с теми, кто снится. Целуйте, закрыв глаза.
Почаще меняйте лица, страницы и адреса.
По лестнице - прямо в Небо.
Под песни колоколов,
насвистывая нелепо, пиная болиголов,
отстукивая по вене, вселенную волоча,
отталкивая ступени из желтого кирпича -
несите на небо звёзды. Танцуйте на берегу.
Бросайте дома и гнёзда, потерянную серьгу,
утраченную невинность, почти завершённый стих...
Спите. С теми. Кто снится.
Вы сами - один из них.
От первого символа по витражам оконным расходятся нити, сети и прочий хлам.
Через стекло я вижу в небе драконов. Драконы рвут законы напополам.
Я часто вижу людей, которые не отсюда. Если честно, и "люди"-то не совсем.
Так мог смотреться волко-рожденный Будда. Временами у них из глаз пробивает чудо, и если большое — это заметно всем.
Понятно, такому чуду не место в офисе, а место в чаще, средневековом лесу.
По нелюдям даже видно — ну так и просится, клубком свернется, выставит переносицу, бесится, грузится, ждет, — а когда спасут?
Но — не торопятся. Где-то они застряли... Может, забыли дорогу, ушли на стрит? Из глаз несется магия цвета стали, уничтожая рампы, канаты, тали — все, на чем эверленд стоял и стоит.
Оборотни, лешие и вампиры,единороги, ведьмы и маги роз, — кто вас бросил в этом обычном мире, зачем подкинул за кулисы Шекспиру, чего вас Оберон еще не унес?
Волшебницы работают по кафешкам, жрицы баристами трудятся — ритуал.
А боги, без шуток, — боги! — читают нечто и пишут нечто такое, что дух поменьше да поумнее на паклю бы изорвал.
Эта вот дева — она же явно эльфийка. Этот мальчик, — маленький, но дракон.
Хочется крикнуть: ну парень, какого фига? Да как же ты не летаешь, а пишешь фики?
Ты можешь летать, ведь это тебе легко!
Не думаю, чтобы вас случайно забыли...
Вашим, ребята, несвойственно забывать.
Вы — разведка.
Пора возвращаться? — или
все уже завязло в болотном иле,
все уже завяло, и штиль, и гладь...
Так что вы сидите? Какого сигнала ждете?
Сигнала не будет. Не было все века.
Вы не вернетесь сами.
Но вы вернете.
Вернете всё.
Ловите своих на взлете.
Дракон дракона видит издалека.
Саша Кладбисче
Френсису несколько лет за двадцать, он симпатичен и вечно пьян. Любит с иголочки одеваться, жаждет уехать за океан. Френсис не знает ни в чем границы: девочки, покер и алкоголь…
Френсис оказывается в больнице: недомоганье, одышка, боль.
Доктор оценивает цвет кожи, меряет пульс на запястье руки, слушает легкие, сердце тоже, смотрит на ногти и на белки. Доктор вздыхает: «Какая жалость!». Френсису ясно, он не дурак, в общем, недолго ему осталось – там то ли сифилис, то ли рак.
Месяца три, может, пять – не боле. Если на море – возможно, шесть. Скоро придется ему от боли что-нибудь вкалывать или есть. Френсис кивает, берет бумажку с мелко расписанною бедой. Доктор за дверью вздыхает тяжко – жаль пациента, такой молодой!
Вот и начало житейской драме. Лишь заплатив за визит врачу, Френсис с улыбкой приходит к маме: «Мама, я мир увидать хочу. Лоск городской надоел мне слишком, мне бы в Камбоджу, Вьетнам, Непал… Мам, ты же помнишь, еще мальчишкой о путешествиях я мечтал».
Мама седая, вздохнув украдкой, смотрит на Френсиса сквозь лорнет: «Милый, конечно же, все в порядке, ну, поезжай, почему бы нет! Я ежедневно молиться буду, Френсис, сынок ненаглядный мой, не забывай мне писать оттуда, и возвращайся скорей домой».
Дав обещание старой маме письма писать много-много лет, Френсис берет саквояж с вещами и на корабль берет билет. Матушка пусть не узнает горя, думает Френсис, на борт взойдя.
Время уходит. Корабль в море, над головой пелена дождя.
За океаном – навеки лето. Чтоб избежать суеты мирской, Френсис себе дом снимает где-то, где шум прибоя и бриз морской. Вот, вытирая виски от влаги, сев на веранде за стол-бюро, он достает чистый лист бумаги, также чернильницу и перо. Приступы боли скрутили снова. Ночью, видать, не заснет совсем. «Матушка, здравствуй. Жива? Здорова? Я как обычно – доволен всем».
Ночью от боли и впрямь не спится. Френсис, накинув халат, встает, снова пьет воду – и пишет письма, пишет на множество лет вперед. Про путешествия, горы, страны, встречи, разлуки и города, вкус молока, аромат шафрана… Просто и весело. Как всегда.
Матушка, письма читая, плачет, слезы по белым текут листам: «Френсис, родной, мой любимый мальчик, как хорошо, что ты счастлив там». Он от инъекций давно зависим, адская боль – покидать постель. Но ежедневно – по десять писем, десять историй на пять недель. Почерк неровный – от боли жуткой: «Мама, прости, нас трясет в пути!». Письма заканчивать нужно шуткой; «я здесь женился опять почти»!
На берегу океана волны ловят с текущий с небес муссон. Френсису больше не будет больно, Френсис глядит свой последний сон, в саван укутан, обряжен в робу… Пахнет сандал за его спиной. Местный священник читает гробу тихо напутствие в мир иной.
Смуглый слуга-азиат по средам, также по пятницам в два часа носит на почту конверты с бредом, сотни рассказов от мертвеца. А через год – никуда не деться, старость не радость, как говорят, мать умерла – прихватило сердце.
Годы идут. Много лет подряд письма плывут из-за океана, словно надежда еще жива.
В сумке несет почтальон исправно
от никого никому слова.
И так еще много... да, это не классика. Но кто сказал, что это не классика?
Никогда ни о чём не жалейте вдогонку,
Если то, что случилось, нельзя изменить.
Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,
С этим прошлым порвите непрочную нить.
Никогда не жалейте о том, что случилось.
Иль о том, что случиться не может уже.
Лишь бы озеро вашей души не мутилось
Да надежды, как птицы, парили в душе.
Не жалейте своей доброты и участья.
Если даже за всё вам – усмешка в ответ.
Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство...
Не жалейте, что вам не досталось их бед.
Никогда, никогда ни о чём не жалейте –
Поздно начали вы или рано ушли.
Кто-то пусть гениально играет на флейте.
Но ведь песни берёт он из вашей души.
Никогда, никогда ни о чём не жалейте –
Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.
Пусть другой гениально играет на флейте,
Но ещё гениальнее слушали вы.
Ахматова
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина...
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор все как будто больна.
Ну и ещё есть, это те которые сразу в памяти всплывают
Девочке три, она едет у папы на шее.
Сверху всё видно совсем по-другому, чем снизу.
Папа не верит, что скоро она повзрослеет.
Папа готов воплощать в жизнь любые капризы...
Девочке шесть, на коленках у папы удобно.
Он подарил ей щенка и большую конфету.
Папа колючий, как ёж, и как мишка, огромный.
Папа умеет и знает вообще всё на свете...
Девочке десять, и ей захотелось помаду.
Спёрла у мамы, накрасила розовым губы.
Папа ругался, кричал, что так делать не надо.
Папа умеет бывать и сердитым, и грубым...
Девочке скоро пятнадцать, она повзрослела.
В сумочке пачка «эссе» в потаённом кармане.
Папа вчера предложил покататься на шее.
Девочка фыркнула: "Ты же не выдержишь, старый"...
Девочка курит в окно и отрезала чёлку.
Девочка хочет тату и в Египет с подружкой.
Папа зачем-то достал новогоднюю ёлку.
Девочке это давно совершенно не нужно...
Девочке двадцать, она ночевала не дома.
Папа звонил раз пятьсот или может быть больше.
Девочка не подходила всю ночь к телефону.
Папа не спал ни минуты сегодняшней ночью...
Утром приехала, папа кричал и ругался.
Девочка злилась в ответ и кидалась вещами.
Девочка взрослая, так говорит её паспорт.
Девочка может бывать, где захочет, ночами...
Девочка замужем, видится с папой нечасто.
Папа седой, подарил ей большую конфету.
Папа сегодня немножечко плакал от счастья:
Дочка сказала, что он превращается в деда...
Девочке тридцать, ей хочется к папе на шею.
Хочется ёлку, конфету и розовый бантик.
Девочка видит, как мама и папа стареют.
В книжке хранит от конфеты разглаженный фантик...
Девочка очень устала и плачет ночами.
Папа звонит каждый день, беспокоясь о внучке.
Девочка хочет хоть на день вернуться в начало,
Девочка хочет домой, хочет к папе на ручки...
Девочка-женщина с красной помадой и лаком.
Девочка любит коньяк и смотреть мелодрамы.
Папа звонил, и по-старчески жалобно плакал.
В ночь увезли на карете в больницу их маму.
Мама поправилась, девочка ходит по кухне.
Пахнет лекарствами и чем-то приторно сладким.
Девочка знает, что всё обязательно рухнет.
Девочке хочется взять, и сбежать без оглядки
В мир, где умеют назад поворачивать время.
Где исполняются влёт все мечты и капризы.
Где она едет, как в детстве, у папы на шее,
И ей всё видно совсем по-другому, чем снизу...
Бог говорит Гагарину: Юра, теперь ты в курсе:
нет никакого разложения с гнилостным вкусом,
нет внутри человека угасания никакого,
а только мороженое на площади на руках у папы,
запах травы да горячей железной подковы,
березовые сережки, еловые лапы,
только вот это мы носим в себе, Юра,
видишь, я по небу рассыпал красные звезды,
швырнул на небо от Калининграда и до Амура,
исключительно для радости, Юра,
ты же всегда понимал, как все это просто.
Мы с тобой, Юра, потому-то здесь и болтаем
о том, что спрятано у человека внутри.
Никакого секрета у этого, никаких подковерных тайн,
прямо как вернешься – так всем сразу и говори,
что не смерть, а яблонев цвет у человека в дыхании,
что человек – это дух небесный, а не шакалий,
так им и рассказывай, Юра, а про меня не надо.
И еще, когда будешь падать –
не бойся падать.
Я болею Парижем -- там, где воздух недвижим,
где печальны дома и насмешливы крыши.
Где лиловым плащом укрывается вечер,
и где запах метро так привычен и вечен.
Я болею тоской по спокойствию Сены,
и мне снится всегда, где бы только я не был --
Силуэты мостов и гранит парапетов,
и свинцовой волны несмолкаемый лепет.
И зимой, что приносит нам слякоть и лужи,
я не чувствую часто ни ветра, ни стужи.
Всё, что сбыться могло, всё же стало мне ближе..
Пусть останется так -- я болею Парижем.
В понедельник,
в пять тридцать шесть утра,
или, может быть, в тридцать пять,
он решает вдруг, что ему пора
всё менять.
Он решает бросить свой институт,
натянуть холсты
и писать дороги, сады в цвету
и мосты.
Он решает выгнать своих химер
и чужих людей.
Выбираться за город на пленэр
каждый день.
Ни секунды зря, как легкоатлет –
до семи потов.
А таланта нет… Ну, допустим, нет.
Ну и что?
Он смеётся розовым облакам,
мчится, шаркая, в кабинет,
и стучит ореховая клюка
о паркет.
Драконы любят так,что лучше б не любили.
Всем золотом своих бездонных глаз.
Танцуя с ветром,раскрывают крылья.
Драконы любят в жизни только раз.
Любовь дракона- нет страшнее силы,
Что может, словно ядом, отравить.
И не поможет ни один всесильный,
Но если повезет- из мертвых воскресит.
Влюбленные драконы питаются мечтами,
Стремятся с небом разделить рассвет.
Поют они бессмертными сердцами,
Храня свою любовь в безумье лет.
Теперь не будет холодно дракону,
И не замерзнут рядом города.
И ночи станут для него бессонны,
Ведь счастья в нем- до кончика хвоста.
Любовь дракона коротка,как вечность.
Легенды говорят,что про нее забыли.
Да и кто готов принять всю эту нежность?
Драконы любят так,что лучше б не любили.
(с)
Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит, они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.
Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося в ладони...
Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачет, ничего не стоят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью,
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.
Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.
Я плохая - ты хороший.
Рот от гнева перекошен.
Не кричи - я не глухая.
Ты хороший - я плохая.
Ты моим терпеньем сломлен?
Я терплю - а ты назло мне
Стекла бьешь - я поднимаю.
Ты хороший - я плохая.
Вверх рука - и замер... Ну же!
Я - нормально. Стеклам хуже.
Не посмеешь. Я-то знаю.
Ты хороший - я плохая.
Я тебя не понимала,
Я давила, все прощала,
Ты особый - я простая.
Ты хороший - я плохая.
Лгать - привычка. Мстишь от скуки.
Что? Протягиваешь руки?
В пол колени - надломилось.
Что ж ты плачешь? Что случилось?
Утром холодно в постели?
Как? Когда? Вчера? Неделя...
Почему ты мною брошен?
Я плохая - ты хороший.
Все исправишь? Все сначала...
Почему я замолчала?
Время ниточку развяжет.
Дверь за мной закрой...
сквозняк же...
(с)
Худенькие пальцы нижут бисер, —
Голубой, серебряный, лимонный;
И на желтой замше возникают
Лилии, кораблик и турчанка.
Отвердел и веским стал мешочек.
Английская вдернута бечевка;
Загорелым табаком наполнить, —
И какой ласкающий подарок!
Но вручен он никому не будет:
Друга нет у старой институтки;
И в глазах, от напряженья красных,
Тихие слезинки набегают.
И кисет хоронится в шкатулку,
Где другие дремлют вышиванья,
Где отцовский орден и гравюра;
Кудри, плащ и тонкий росчерк: Байрон.
Г.А. Шенгели, 1919
Я очень люблю творчество С.А. Есенина
А вы
Маяковский
Рождественский
Рыжий
Из детских - Берестов
Да, любовная лирика Асадова Э.
Есенин, Ахматова, Цветаева, Рождественский, Симонов...
И Асадов, да!
Арчет.
Боже,
храни детей,
которым за двадцать
Им умирать,
а потом еще расставаться
Аскеру дай голос,
прохожим слух
Дай отдохнуть
неспящему после двух
Сделай так, чтобы раз
в девятнадцать лет -
Крайний поезд,
последний шальной билет
Дай сибариту
трубочку и бокал
Сделай,
чтобы кофе не убегал...
Но больше - люби
поэтов и нищебродов,
выходцев из гонимых
Твоих народов:
Геев и хиппи,
готов и растаманов
странных, накуренных
и постоянно пьяных
что-то рисующих, пишущих и читающих, всех, ничерта в этой жизни не понимающих -
Это для них
я иного прошу отмерить
Лучше других
твои Дети
умеют
верить.
Спите с теми, кто снится. Целуйте, закрыв глаза.
Почаще меняйте лица, страницы и адреса.
По лестнице - прямо в Небо.
Под песни колоколов,
насвистывая нелепо, пиная болиголов,
отстукивая по вене, вселенную волоча,
отталкивая ступени из желтого кирпича -
несите на небо звёзды. Танцуйте на берегу.
Бросайте дома и гнёзда, потерянную серьгу,
утраченную невинность, почти завершённый стих...
Спите. С теми. Кто снится.
Вы сами - один из них.
От первого символа по витражам оконным расходятся нити, сети и прочий хлам.
Через стекло я вижу в небе драконов. Драконы рвут законы напополам.
Я часто вижу людей, которые не отсюда. Если честно, и "люди"-то не совсем.
Так мог смотреться волко-рожденный Будда. Временами у них из глаз пробивает чудо, и если большое — это заметно всем.
Понятно, такому чуду не место в офисе, а место в чаще, средневековом лесу.
По нелюдям даже видно — ну так и просится, клубком свернется, выставит переносицу, бесится, грузится, ждет, — а когда спасут?
Но — не торопятся. Где-то они застряли... Может, забыли дорогу, ушли на стрит? Из глаз несется магия цвета стали, уничтожая рампы, канаты, тали — все, на чем эверленд стоял и стоит.
Оборотни, лешие и вампиры,единороги, ведьмы и маги роз, — кто вас бросил в этом обычном мире, зачем подкинул за кулисы Шекспиру, чего вас Оберон еще не унес?
Волшебницы работают по кафешкам, жрицы баристами трудятся — ритуал.
А боги, без шуток, — боги! — читают нечто и пишут нечто такое, что дух поменьше да поумнее на паклю бы изорвал.
Эта вот дева — она же явно эльфийка. Этот мальчик, — маленький, но дракон.
Хочется крикнуть: ну парень, какого фига? Да как же ты не летаешь, а пишешь фики?
Ты можешь летать, ведь это тебе легко!
Не думаю, чтобы вас случайно забыли...
Вашим, ребята, несвойственно забывать.
Вы — разведка.
Пора возвращаться? — или
все уже завязло в болотном иле,
все уже завяло, и штиль, и гладь...
Так что вы сидите? Какого сигнала ждете?
Сигнала не будет. Не было все века.
Вы не вернетесь сами.
Но вы вернете.
Вернете всё.
Ловите своих на взлете.
Дракон дракона видит издалека.
Саша Кладбисче
Френсису несколько лет за двадцать, он симпатичен и вечно пьян. Любит с иголочки одеваться, жаждет уехать за океан. Френсис не знает ни в чем границы: девочки, покер и алкоголь…
Френсис оказывается в больнице: недомоганье, одышка, боль.
Доктор оценивает цвет кожи, меряет пульс на запястье руки, слушает легкие, сердце тоже, смотрит на ногти и на белки. Доктор вздыхает: «Какая жалость!». Френсису ясно, он не дурак, в общем, недолго ему осталось – там то ли сифилис, то ли рак.
Месяца три, может, пять – не боле. Если на море – возможно, шесть. Скоро придется ему от боли что-нибудь вкалывать или есть. Френсис кивает, берет бумажку с мелко расписанною бедой. Доктор за дверью вздыхает тяжко – жаль пациента, такой молодой!
Вот и начало житейской драме. Лишь заплатив за визит врачу, Френсис с улыбкой приходит к маме: «Мама, я мир увидать хочу. Лоск городской надоел мне слишком, мне бы в Камбоджу, Вьетнам, Непал… Мам, ты же помнишь, еще мальчишкой о путешествиях я мечтал».
Мама седая, вздохнув украдкой, смотрит на Френсиса сквозь лорнет: «Милый, конечно же, все в порядке, ну, поезжай, почему бы нет! Я ежедневно молиться буду, Френсис, сынок ненаглядный мой, не забывай мне писать оттуда, и возвращайся скорей домой».
Дав обещание старой маме письма писать много-много лет, Френсис берет саквояж с вещами и на корабль берет билет. Матушка пусть не узнает горя, думает Френсис, на борт взойдя.
Время уходит. Корабль в море, над головой пелена дождя.
За океаном – навеки лето. Чтоб избежать суеты мирской, Френсис себе дом снимает где-то, где шум прибоя и бриз морской. Вот, вытирая виски от влаги, сев на веранде за стол-бюро, он достает чистый лист бумаги, также чернильницу и перо. Приступы боли скрутили снова. Ночью, видать, не заснет совсем. «Матушка, здравствуй. Жива? Здорова? Я как обычно – доволен всем».
Ночью от боли и впрямь не спится. Френсис, накинув халат, встает, снова пьет воду – и пишет письма, пишет на множество лет вперед. Про путешествия, горы, страны, встречи, разлуки и города, вкус молока, аромат шафрана… Просто и весело. Как всегда.
Матушка, письма читая, плачет, слезы по белым текут листам: «Френсис, родной, мой любимый мальчик, как хорошо, что ты счастлив там». Он от инъекций давно зависим, адская боль – покидать постель. Но ежедневно – по десять писем, десять историй на пять недель. Почерк неровный – от боли жуткой: «Мама, прости, нас трясет в пути!». Письма заканчивать нужно шуткой; «я здесь женился опять почти»!
На берегу океана волны ловят с текущий с небес муссон. Френсису больше не будет больно, Френсис глядит свой последний сон, в саван укутан, обряжен в робу… Пахнет сандал за его спиной. Местный священник читает гробу тихо напутствие в мир иной.
Смуглый слуга-азиат по средам, также по пятницам в два часа носит на почту конверты с бредом, сотни рассказов от мертвеца. А через год – никуда не деться, старость не радость, как говорят, мать умерла – прихватило сердце.
Годы идут. Много лет подряд письма плывут из-за океана, словно надежда еще жива.
В сумке несет почтальон исправно
от никого никому слова.
И так еще много... да, это не классика. Но кто сказал, что это не классика?
Тарковский. Симонов. В юности очень любила Блока и Сашу Чёрного.
Стихи Вероники Долиной нравятся.
К Есенину тоже неровно дышу.
Он интересный. Кое-что очень нравится. Вот это, например: "Маленький, сонный, по чёрному льду в школу вот-вот упаду, но иду..."
Лагерта,
Очень интересно, спасибо
Лермонтов и Ахматова. Еще Рубальская нравится
Муся,
Вероника Долина мне тоже нравится, согласна с Вами
Андрей Дементьев
Ни о чём не жалейте
Никогда ни о чём не жалейте вдогонку,
Если то, что случилось, нельзя изменить.
Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,
С этим прошлым порвите непрочную нить.
Никогда не жалейте о том, что случилось.
Иль о том, что случиться не может уже.
Лишь бы озеро вашей души не мутилось
Да надежды, как птицы, парили в душе.
Не жалейте своей доброты и участья.
Если даже за всё вам – усмешка в ответ.
Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство...
Не жалейте, что вам не досталось их бед.
Никогда, никогда ни о чём не жалейте –
Поздно начали вы или рано ушли.
Кто-то пусть гениально играет на флейте.
Но ведь песни берёт он из вашей души.
Никогда, никогда ни о чём не жалейте –
Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.
Пусть другой гениально играет на флейте,
Но ещё гениальнее слушали вы.
Ахматова
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина...
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор все как будто больна.
Ну и ещё есть, это те которые сразу в памяти всплывают
Мне нравится Лорка, Шекспир, Н. Гумилев
Девочке три, она едет у папы на шее.
Сверху всё видно совсем по-другому, чем снизу.
Папа не верит, что скоро она повзрослеет.
Папа готов воплощать в жизнь любые капризы...
Девочке шесть, на коленках у папы удобно.
Он подарил ей щенка и большую конфету.
Папа колючий, как ёж, и как мишка, огромный.
Папа умеет и знает вообще всё на свете...
Девочке десять, и ей захотелось помаду.
Спёрла у мамы, накрасила розовым губы.
Папа ругался, кричал, что так делать не надо.
Папа умеет бывать и сердитым, и грубым...
Девочке скоро пятнадцать, она повзрослела.
В сумочке пачка «эссе» в потаённом кармане.
Папа вчера предложил покататься на шее.
Девочка фыркнула: "Ты же не выдержишь, старый"...
Девочка курит в окно и отрезала чёлку.
Девочка хочет тату и в Египет с подружкой.
Папа зачем-то достал новогоднюю ёлку.
Девочке это давно совершенно не нужно...
Девочке двадцать, она ночевала не дома.
Папа звонил раз пятьсот или может быть больше.
Девочка не подходила всю ночь к телефону.
Папа не спал ни минуты сегодняшней ночью...
Утром приехала, папа кричал и ругался.
Девочка злилась в ответ и кидалась вещами.
Девочка взрослая, так говорит её паспорт.
Девочка может бывать, где захочет, ночами...
Девочка замужем, видится с папой нечасто.
Папа седой, подарил ей большую конфету.
Папа сегодня немножечко плакал от счастья:
Дочка сказала, что он превращается в деда...
Девочке тридцать, ей хочется к папе на шею.
Хочется ёлку, конфету и розовый бантик.
Девочка видит, как мама и папа стареют.
В книжке хранит от конфеты разглаженный фантик...
Девочка очень устала и плачет ночами.
Папа звонит каждый день, беспокоясь о внучке.
Девочка хочет хоть на день вернуться в начало,
Девочка хочет домой, хочет к папе на ручки...
Девочка-женщина с красной помадой и лаком.
Девочка любит коньяк и смотреть мелодрамы.
Папа звонил, и по-старчески жалобно плакал.
В ночь увезли на карете в больницу их маму.
Мама поправилась, девочка ходит по кухне.
Пахнет лекарствами и чем-то приторно сладким.
Девочка знает, что всё обязательно рухнет.
Девочке хочется взять, и сбежать без оглядки
В мир, где умеют назад поворачивать время.
Где исполняются влёт все мечты и капризы.
Где она едет, как в детстве, у папы на шее,
И ей всё видно совсем по-другому, чем снизу...
(с)
Бог говорит Гагарину: Юра, теперь ты в курсе:
нет никакого разложения с гнилостным вкусом,
нет внутри человека угасания никакого,
а только мороженое на площади на руках у папы,
запах травы да горячей железной подковы,
березовые сережки, еловые лапы,
только вот это мы носим в себе, Юра,
видишь, я по небу рассыпал красные звезды,
швырнул на небо от Калининграда и до Амура,
исключительно для радости, Юра,
ты же всегда понимал, как все это просто.
Мы с тобой, Юра, потому-то здесь и болтаем
о том, что спрятано у человека внутри.
Никакого секрета у этого, никаких подковерных тайн,
прямо как вернешься – так всем сразу и говори,
что не смерть, а яблонев цвет у человека в дыхании,
что человек – это дух небесный, а не шакалий,
так им и рассказывай, Юра, а про меня не надо.
И еще, когда будешь падать –
не бойся падать.
Анна Долгарева
Лагерта,
Как красиво....
Я болею Парижем -- там, где воздух недвижим,
где печальны дома и насмешливы крыши.
Где лиловым плащом укрывается вечер,
и где запах метро так привычен и вечен.
Я болею тоской по спокойствию Сены,
и мне снится всегда, где бы только я не был --
Силуэты мостов и гранит парапетов,
и свинцовой волны несмолкаемый лепет.
И зимой, что приносит нам слякоть и лужи,
я не чувствую часто ни ветра, ни стужи.
Всё, что сбыться могло, всё же стало мне ближе..
Пусть останется так -- я болею Парижем.
Марсель Мулуджи
В понедельник,
в пять тридцать шесть утра,
или, может быть, в тридцать пять,
он решает вдруг, что ему пора
всё менять.
Он решает бросить свой институт,
натянуть холсты
и писать дороги, сады в цвету
и мосты.
Он решает выгнать своих химер
и чужих людей.
Выбираться за город на пленэр
каждый день.
Ни секунды зря, как легкоатлет –
до семи потов.
А таланта нет… Ну, допустим, нет.
Ну и что?
Он смеётся розовым облакам,
мчится, шаркая, в кабинет,
и стучит ореховая клюка
о паркет.
Дана Сидерос.
прямо спасибо, поэзию обожаю, всегда любила стихи.
у меня один из любимых - Симонов.
Странный ты Питер, странный...
Призрачный и туманный,
чтишь Мураками купол.
Помнишь вельможных кукол,
жжёшь фонарей армады,
плачешь о днях блокады.
Камень, цепи и воды,
храмов колонных своды,
тайные коды творений
в шифре чугунной тени.
Сводишь мосты и судьбы —
в мысли твои заглянуть бы...
Знаю о чём печалишься —
все пройдут. Ты останешься.
© Удри Будрайджи
Драконы любят так,что лучше б не любили.
Всем золотом своих бездонных глаз.
Танцуя с ветром,раскрывают крылья.
Драконы любят в жизни только раз.
Любовь дракона- нет страшнее силы,
Что может, словно ядом, отравить.
И не поможет ни один всесильный,
Но если повезет- из мертвых воскресит.
Влюбленные драконы питаются мечтами,
Стремятся с небом разделить рассвет.
Поют они бессмертными сердцами,
Храня свою любовь в безумье лет.
Теперь не будет холодно дракону,
И не замерзнут рядом города.
И ночи станут для него бессонны,
Ведь счастья в нем- до кончика хвоста.
Любовь дракона коротка,как вечность.
Легенды говорят,что про нее забыли.
Да и кто готов принять всю эту нежность?
Драконы любят так,что лучше б не любили.
(с)
Дана Сидерос, 2009
Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит, они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.
Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося в ладони...
Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачет, ничего не стоят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью,
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.
Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.
Арчет
Спасаться под одеялом от хаоса,
пересматривать старые серии Хауса,
играть на гитаре, читать вслух,
особенно после двух.
Шататься по крышам, мочить ноги,
срывать промежуточные итоги
остаться на крепкий чай.
И , сколько ни приручай,
дело не в этом "всегда в ответе".
Дело не в мире на всей планете,
дело не в цвете и свете глаз.
Дело вообще не в нас.
Я плохая - ты хороший.
Рот от гнева перекошен.
Не кричи - я не глухая.
Ты хороший - я плохая.
Ты моим терпеньем сломлен?
Я терплю - а ты назло мне
Стекла бьешь - я поднимаю.
Ты хороший - я плохая.
Вверх рука - и замер... Ну же!
Я - нормально. Стеклам хуже.
Не посмеешь. Я-то знаю.
Ты хороший - я плохая.
Я тебя не понимала,
Я давила, все прощала,
Ты особый - я простая.
Ты хороший - я плохая.
Лгать - привычка. Мстишь от скуки.
Что? Протягиваешь руки?
В пол колени - надломилось.
Что ж ты плачешь? Что случилось?
Утром холодно в постели?
Как? Когда? Вчера? Неделя...
Почему ты мною брошен?
Я плохая - ты хороший.
Все исправишь? Все сначала...
Почему я замолчала?
Время ниточку развяжет.
Дверь за мной закрой...
сквозняк же...
(с)
Худенькие пальцы нижут бисер, —
Голубой, серебряный, лимонный;
И на желтой замше возникают
Лилии, кораблик и турчанка.
Отвердел и веским стал мешочек.
Английская вдернута бечевка;
Загорелым табаком наполнить, —
И какой ласкающий подарок!
Но вручен он никому не будет:
Друга нет у старой институтки;
И в глазах, от напряженья красных,
Тихие слезинки набегают.
И кисет хоронится в шкатулку,
Где другие дремлют вышиванья,
Где отцовский орден и гравюра;
Кудри, плащ и тонкий росчерк: Байрон.
Г.А. Шенгели, 1919