Смирению предпочитающие менять
То, что может затронуть
Их крепость, цветущую на холме.
Женщин не слышат, значит надо уметь
Быть громче.
И громкие звуки меня пугали,
Я уходила, сворачивалась рогаликом,
Думала - нужно быть тихой
и не будить лиха.
А потом сама стала женщиной.
Увидела, что существуют вещи,
Которые не дадут, если голос тих,
как не проси их.
Не очень понятно, как оставаться доброй,
Если ты неудобная.
Но мне стало ясно - никто не подаст знака,
Не скажет мне, что пора.
Я поняла - оброна была атакой,
Я поняла,
Что слабых уподобляют теням
Учат просить прощения,
Что женщины, окружающие меня,
Оказывались исключением.
И я хочу говорить с ними,
Любого пола, любого роста,
И пусть ваш голос дрожит, звенит,
Хотя никогда не просто
Быть громким, когда посреди толпы
Ты чувствуешь себя брошенным.
Плыть, когда не учили плыть,
Быть лишним, но быть большим.
Время утащит тебя, как зверь
В туман и морскую пену.
Женщины, бывшие рядом, теперь -
Как будто в другой вселенной.
И я одна, как град на холме,
Как крепость в ущелье горном.
Идут пиллигримы, идут ко мне,
Несломненные. И громко
Я им пою. Это мой редут,
Мой голос - мои снаряды.
И я надеюсь - они дойдут
И встанут со мною рядом.
ты знаешь, Питер имеет душу, там даже камни умеют слушать. я приезжаю, и мне там лучше и жить, и прятаться, и грустить.
его вода для меня живая, в его автобусах и трамваях я от забот своих уезжаю, чтоб теплый свет его ощутить.
ты знаешь, в Питере проще верить, что счастье есть, что открыты двери, там нарисованы акварелью мои расплывчатые мечты.
его проспекты уходят в небо, ему я верю - отчасти слепо - и сочиняю ему сонеты, а он разводит свои мосты.
ты знаешь, Питер как мудрый старец: своими зельями исцеляет и исполняет свой странный танец, как ритуал от былых обид.
его каналы, его фонтаны - противоядия от дурманов, и эти воды затянут раны, и сердце больше не так болит.
ведь Питер знает на все ответы: как быть собой и дожить до лета. я там всегда остаюсь согрета, пусть даже в самый унылый дождь.
он нежно манит и опьяняет, он как дитя на руках качает и заставляет забыть печали, пусть их немало еще хлебнешь.
ты знаешь, он от всех страхов лечит, я в каждом сне мчусь к нему навстречу, он свои мантры мне в ухо шепчет и объясняет все без прикрас.
пускай он часто бывает серым, но это не подрывает веру, и я в него влюблена без меры с тех пор, как встретила в первый раз.
(с)
Почему встречаем с поезда рано-рано? Для чего провожаем, бегая по перрону? Нам за это обещали по две нирваны? Или крылышки и шелковые шевроны?
Потому что речь совсем не о часе смеха. Не о ночи криков или годах дистанций.
Мы ведем на вокзалы тех, с кем можно уехать.
А встречаем с вокзала тех, с кем можно остаться.
Не жди меня. Все переходы в метро закрыли.
Все светофоры сломались.
Самолетам вырвали крылья.
Может, хватило бы даже велосипеда,
Но не хватило самую малость.
и цепь порвалась.
Мне на твое лицо не закинуть взгляда,
Мне на твою ладонь на накинуть руку.
Каждое утро я снова ныряю в шахту,
Чтобы почти зубами вгрызаться в руды.
Мам, из чего получаются баррикады?
Не жди меня. Ни один прохожий не помнит, где остановка.
А впрочем, я все равно разучилась спрашивать.
В метро меня принимают за подозрительных граждан.
И даже забавно, что это правда,
Но это не важно.
Мне к твоему подъезду не по пути,
Мне, милый друг, не уйти с середины дороги,
И основная проблема в том, что я за рулем.
Я бы пришла. Все, закончились все предлоги,
Чтобы не дать тебе быть со мной вдвоем.
Но каждое утро я снова ныряю в бой.
И почему ты ждешь меня там, в тепле?
Если ты на ветру не стоишь со мной,
То почему я должна приходить к тебе?
Девочке три, она едет у папы на шее.
Сверху всё видно совсем по-другому, чем снизу.
Папа не верит, что скоро она повзрослеет.
Папа готов воплощать в жизнь любые капризы...
Девочке шесть, на коленках у папы удобно.
Он подарил ей щенка и большую конфету.
Папа колючий, как ёж, и как мишка, огромный.
Папа умеет и знает вообще всё на свете...
Девочке десять, и ей захотелось помаду.
Спёрла у мамы, накрасила розовым губы.
Папа ругался, кричал, что так делать не надо.
Папа умеет бывать и сердитым, и грубым...
Девочке скоро пятнадцать, она повзрослела.
В сумочке пачка «эссе» в потаённом кармане.
Папа вчера предложил покататься на шее.
Девочка фыркнула: "Ты же не выдержишь, старый"...
Девочка курит в окно и отрезала чёлку.
Девочка хочет тату и в Египет с подружкой.
Папа зачем-то достал новогоднюю ёлку.
Девочке это давно совершенно не нужно...
Девочке двадцать, она ночевала не дома.
Папа звонил раз пятьсот или может быть больше.
Девочка не подходила всю ночь к телефону.
Папа не спал ни минуты сегодняшней ночью...
Утром приехала, папа кричал и ругался.
Девочка злилась в ответ и кидалась вещами.
Девочка взрослая, так говорит её паспорт.
Девочка может бывать, где захочет, ночами...
Девочка замужем, видится с папой нечасто.
Папа седой, подарил ей большую конфету.
Папа сегодня немножечко плакал от счастья:
Дочка сказала, что он превращается в деда...
Девочке тридцать, ей хочется к папе на шею.
Хочется ёлку, конфету и розовый бантик.
Девочка видит, как мама и папа стареют.
В книжке хранит от конфеты разглаженный фантик...
Девочка очень устала и плачет ночами.
Папа звонит каждый день, беспокоясь о внучке.
Девочка хочет хоть на день вернуться в начало,
Девочка хочет домой, хочет к папе на ручки...
Девочка-женщина с красной помадой и лаком.
Девочка любит коньяк и смотреть мелодрамы.
Папа звонил, и по-старчески жалобно плакал.
В ночь увезли на карете в больницу их маму.
Мама поправилась, девочка ходит по кухне.
Пахнет лекарствами и чем-то приторно сладким.
Девочка знает, что всё обязательно рухнет.
Девочке хочется взять, и сбежать без оглядки
В мир, где умеют назад поворачивать время.
Где исполняются влёт все мечты и капризы.
Где она едет, как в детстве, у папы на шее,
И ей всё видно совсем по-другому, чем снизу...
Бог говорит Гагарину: Юра, теперь ты в курсе:
нет никакого разложения с гнилостным вкусом,
нет внутри человека угасания никакого,
а только мороженое на площади на руках у папы,
запах травы да горячей железной подковы,
березовые сережки, еловые лапы,
только вот это мы носим в себе, Юра,
видишь, я по небу рассыпал красные звезды,
швырнул на небо от Калининграда и до Амура,
исключительно для радости, Юра,
ты же всегда понимал, как все это просто.
Мы с тобой, Юра, потому-то здесь и болтаем
о том, что спрятано у человека внутри.
Никакого секрета у этого, никаких подковерных тайн,
прямо как вернешься – так всем сразу и говори,
что не смерть, а яблонев цвет у человека в дыхании,
что человек – это дух небесный, а не шакалий,
так им и рассказывай, Юра, а про меня не надо.
И еще, когда будешь падать –
не бойся падать.
Сегодня - кофе с корицей,
назавтра - чаю с лимоном,
а в воскресенье напиться
густым и терпким бурбоном.
Умыться утром рассветом,
под вечер вдруг спохватиться,
что хорошо было б где-то
бурбоном терпким напиться.
К полудню - соку стаканчик -
запить им ворох вопросов,
а ночью, словно болванчик,
киваешь на перекосы.
Ответов вечно не сыщешь,
как будто мысли померкли.
Одна лишь бьется сквозь тыщи:
Напиться бурбоном терпким!
Говорят, в огне проживают маги:
напиши желание на бумаге,
осторожно к пламени поднеси,
и чего угодно тогда проси.
Я охотно верю любым приметам.
Выбираю себе уголок без ветра
и пишу:
"Все снова живы-здоровы,
смерть оказалась к ним не готова.
Я вижу заново левым глазом.
Всегда проверяю конфорки с газом.
Не боюсь ни дьявола, ни декана.
Не тащу за волосы из стакана
истину, когда её мне не надо.
Воздух больше не плотности стекловаты.
Не сдирают шкуры, не бьют лежачих.
Близкие в офисах не ишачат,
не считают копейки, ездят на море
и я с ними поеду вскоре.
Мои родители не стареют.
Есть Юго-Северная Корея,
а война закончилась, все вернулись
в тёплые объятия наших улиц.
Снимаю руками любую порчу
и никого из себя не корчу.
На Васильевском больше ладонных линий.
Я совсем не помню, что нанесли мне,
что причинили - забыла тоже.
Собаки легко понимают кошек.
Тычинка выберет нужный пестик.
Несу свой крест как нательный крестик
и в ладонях водой приношу Слово,
не творящее мёртвое из живого.
Зима забыла пути в мой город.
На вокзальных часах навсегда пять-сорок,
где он меня никогда не бросит.
Никогда не наступает осень.
Кошмары про сбивший меня лендровер,
красные буквы "The game is over"
и сломанный мост
больше не снятся.
В девяносто шесть мне опять веснадцать.
Никто больше не говорит о раке,
лечение просто, как алгоритм.
Искры не падают в бензобаки.
Мама больше о смерти не говорит".
Складываю вчетверо лист бумаги,
подношу к огню,
но рукопись
не горит.
В старый город пришёл Апрель. Из плаща сыпал снег и град. Вечерами пил морс и эль, ел чернику и виноград. Просыпался часам к пяти. Иногда — к четырём и трём. Был огромный как синий кит. И любил рисовать углём.
У Апреля был верный друг. Его имя, конечно, — Март. У него было тридцать штук (или сорок) игральных карт. Март любил бергамот и «Сплин», ездил в Лондон и Петербург. Он был рыжий как апельсин, разноцветный как летний луг. Вместе с ним приходил Февраль. Приносил арманьяк и сыр…
…до рассвета горел фонарь.
И Апрель выходил босым, завернувшись в короткий плащ. Допивал из бутылки эль. И чеканил футбольный мяч о большую сухую ель. Напевал ДДТ под нос и смотрел, как горит рассвет. Вспоминал, что конечен пост уже тысячи длинных лет. Небо цвета как карамель отражалось в потоках рек.
В старый город пришёл Апрель.
В старом городе выпал снег.
Посмотрела фильм,там стихи читал герой.Запали в душу.
Останешься ты снаружи, или решишься войти,
Разум отдашь или душу, есть только два пути.
Если войдешь, куда идти дальше?
Направо путь правды, налево фальши.
Можно так растеряться, что начнешь вдруг бежать,
По извилистым тропам, где костей не собрать.
И пройдя много миль, по пространствам безликим
Оказаться в местах бесполезных и диких.
В местах ожидания, где люди просто ждут.
Ждут поезда, чтобы уехать,
Ждут, что автобус придет иль самолет их унесет,
Или письмо вдруг дойдет, или дождь пойдет,
Что зазвонит телефон, или выпадет снег.
Ждут просто «да» или «нет» .
Или жемчуга нить, или медный таз,
Ждут как им быть или новый шанс.
Алиса одна и горит, и тонет под музыку медных труб.
Алиса ревёт на ночном балконе в кондиции «полутруп».
Алиса бежит и видна граница,
но сколько ещё бежать.
Алиса ползёт по камням и спицам.
Пикирует на кровать.
Алисе кричат:
«Ты куда, Алиса,
Алиса,
слабо на бис?»
Алиса молчит – силуэт в кулисах –
«кулисы не для Алис».
Алисе шипят:
«Не туда бежала,
ты сдохнешь, Алиса, так».
Алиса бежит и Алисе мало. Под голой стопой – наждак.
Алиса бежит, и ни кролик белый, ни Шляпник не хочет с ней.
Алисе кричат:
«В той стране волшебной
лишь те, кто тебя сильней».
Алиса бледнее листа и мела,
В Алисе – плевки и яд.
«Куда же ты, глупая, захотела» –
Алисе ещё шипят.
В Алисе шприцы, никотин и кофе,
занозы, слова и сны.
Алиса не верит в страну покоя,
Алиса не ждёт весны.
В Алисе всё пусто, мертво и блёкло, с пробоинами в броне
Алиса бредёт по патронам, стёклам,
Алиса не может не.
Алиса, как феникс, из пепла – птицей, но спичка в руке чужой.
Алисе давно ничего не снится, Алисе кричат:
«Постой!»
Алиса в багровых ошмётках кожи, Алиса – бесцветный взгляд.
Алиса не может, совсем не может, не может идти назад.
Алиса то падает, то смеётся, то воет, бежит опять.
Алиса хрипит на седое солнце – и кажется, что не встать.
И завтра Алиса замрёт стоп-кадром,
не веря своим глазам.
Алиса пришла.
Голосов эскадра
отстала давно
к чертям.
Алиса пришла.
Над Алисой буквы:
«Ноль метров – страна чудес».
И ленточка цвета томлёной клюквы
в пространстве горит вразрез.
Алиса стоит, вспоминая многих, с кем стало не по пути.
Алиса стоит, только ноют ноги, а значит, пора идти.
Алисе напомнят:
«Куда ты, дура. Ты сдохнешь, Алиса, так».
И эхом впивается в злое утро
её
непокорный
шаг.
Соня Капилевич
Дайте Татьяне ещё двадцать пять минут – в тысячный раз обойти его кабинет. И Татьяна поймёт – все Онегины просто врут. И Татьяна увидит – Онегина просто нет. Он пародия, Таня, вся соль на подушке – блажь. Второсортный герой и роман про него горит. Даже имя не вспомнишь, портрета ему не дашь. Был Онегин – осталось пятно между книжных плит.
Был ли Онегин? Татьяна хватает стул. Всё так очевидно. Смеётся сама с собой. Кто привёл его к ней? Дал поверить? Кто обманул? И листает страницы дрожащей сухой рукой. Таня ищет ответы, главу про письмо и сон. Под пальцами выстрел, но мёртв ли один из них? Кто в кого там влюблён, да и был ли вообще влюблён? Была ли Татьяна? О чём этот вечный стих?
Дайте Татьяне, дайте ещё чуть-чуть – изучить фотографии, сдуть с переплётов пыль, даже если он был, то была ли в нём боль и суть? Или чёрный костюм – это всё, что могло в нём быть? Что ты знаешь о нём – острый взгляд и циничный вид? Но о чём он мечтает? И есть ли вообще мечта? Про кого, выпив лишнего, говорит? Или этот герой – только буквы и пустота?
Дайте Татьяне, дайте же ей вздохнуть. Ставьте точку сейчас, отпустите её к чертям. Просто это весна разливает по миру ртуть, и она у черты, но нужна ли теперь черта?
Автор задумал Татьяне другой финал. Но Татьяна светлеет. Стирается кабинет. Кто кого там прощал, догонял, проклинал, искал? Это больше неважно.
Онегина больше нет.
И Татьяна идёт быстрым шагом, дорогой строк. И Татьяна легка. Как последний листок – легка. В небе тает февраль. В книгу пишется эпилог,
В земные страсти вовлеченный,
я знаю, что из тьмы на свет
однажды выйдет ангел черный
и крикнет, что спасенья нет.
Б.Окуджава
Но простодушный и несмелый,
прекрасный, как благая весть,
идущий следом ангел белый
прошепчет, что надежда есть.
Любить тебя, как будто в прорубь
Нырнуть — и весело, и страшно.
Любить тебя — не больше проку,
Чем день сегодня ждать вчерашний.
Любить тебя, как ветер в поле
Ловить — вот так же бесполезно.
Любить тебя — железной воле
Себя вручить, скале отвесной.
Тебя любить — других забыть.
Что в жизни лучше этой доли?!
И от тебя тайком от боли,
От вечной боли волком выть.
Тебя любить — в пустыне воду
Глотать, не утоляя жажды,
И прихоти твоей в угоду
Отброшенною стать однажды.
Тебя любить — как в море плыть,
Где хлещет волнами наотмашь.
Воистину, тебя любить —
Непозволительная роскошь.
Тебя любить — так путь опасен,
Как по горам ползти, скользя.
Но, Боже мой, ты так прекрасен,
Что не любить тебя нельзя.
К. Яровая
Ну и прекрасно! И — наплевать!
Девочкой — я б никогда не простила.
Девушкой — я бы за все отомстила!
Женщиной — я научилась прощать…
Ну и прекрасно, и — наплевать!
ДанилараЯ ,
Женщины, окружающие меня,
Привыкли держать оборону.
Смирению предпочитающие менять
То, что может затронуть
Их крепость, цветущую на холме.
Женщин не слышат, значит надо уметь
Быть громче.
И громкие звуки меня пугали,
Я уходила, сворачивалась рогаликом,
Думала - нужно быть тихой
и не будить лиха.
А потом сама стала женщиной.
Увидела, что существуют вещи,
Которые не дадут, если голос тих,
как не проси их.
Не очень понятно, как оставаться доброй,
Если ты неудобная.
Но мне стало ясно - никто не подаст знака,
Не скажет мне, что пора.
Я поняла - оброна была атакой,
Я поняла,
Что слабых уподобляют теням
Учат просить прощения,
Что женщины, окружающие меня,
Оказывались исключением.
И я хочу говорить с ними,
Любого пола, любого роста,
И пусть ваш голос дрожит, звенит,
Хотя никогда не просто
Быть громким, когда посреди толпы
Ты чувствуешь себя брошенным.
Плыть, когда не учили плыть,
Быть лишним, но быть большим.
Время утащит тебя, как зверь
В туман и морскую пену.
Женщины, бывшие рядом, теперь -
Как будто в другой вселенной.
И я одна, как град на холме,
Как крепость в ущелье горном.
Идут пиллигримы, идут ко мне,
Несломненные. И громко
Я им пою. Это мой редут,
Мой голос - мои снаряды.
И я надеюсь - они дойдут
И встанут со мною рядом.
Знаменосец Ира
ты знаешь, Питер имеет душу, там даже камни умеют слушать. я приезжаю, и мне там лучше и жить, и прятаться, и грустить.
его вода для меня живая, в его автобусах и трамваях я от забот своих уезжаю, чтоб теплый свет его ощутить.
ты знаешь, в Питере проще верить, что счастье есть, что открыты двери, там нарисованы акварелью мои расплывчатые мечты.
его проспекты уходят в небо, ему я верю - отчасти слепо - и сочиняю ему сонеты, а он разводит свои мосты.
ты знаешь, Питер как мудрый старец: своими зельями исцеляет и исполняет свой странный танец, как ритуал от былых обид.
его каналы, его фонтаны - противоядия от дурманов, и эти воды затянут раны, и сердце больше не так болит.
ведь Питер знает на все ответы: как быть собой и дожить до лета. я там всегда остаюсь согрета, пусть даже в самый унылый дождь.
он нежно манит и опьяняет, он как дитя на руках качает и заставляет забыть печали, пусть их немало еще хлебнешь.
ты знаешь, он от всех страхов лечит, я в каждом сне мчусь к нему навстречу, он свои мантры мне в ухо шепчет и объясняет все без прикрас.
пускай он часто бывает серым, но это не подрывает веру, и я в него влюблена без меры с тех пор, как встретила в первый раз.
(с)
Почему встречаем с поезда рано-рано? Для чего провожаем, бегая по перрону? Нам за это обещали по две нирваны? Или крылышки и шелковые шевроны?
Потому что речь совсем не о часе смеха. Не о ночи криков или годах дистанций.
Мы ведем на вокзалы тех, с кем можно уехать.
А встречаем с вокзала тех, с кем можно остаться.
Арчет
Не жди меня. Все переходы в метро закрыли.
Все светофоры сломались.
Самолетам вырвали крылья.
Может, хватило бы даже велосипеда,
Но не хватило самую малость.
и цепь порвалась.
Мне на твое лицо не закинуть взгляда,
Мне на твою ладонь на накинуть руку.
Каждое утро я снова ныряю в шахту,
Чтобы почти зубами вгрызаться в руды.
Мам, из чего получаются баррикады?
Не жди меня. Ни один прохожий не помнит, где остановка.
А впрочем, я все равно разучилась спрашивать.
В метро меня принимают за подозрительных граждан.
И даже забавно, что это правда,
Но это не важно.
Мне к твоему подъезду не по пути,
Мне, милый друг, не уйти с середины дороги,
И основная проблема в том, что я за рулем.
Я бы пришла. Все, закончились все предлоги,
Чтобы не дать тебе быть со мной вдвоем.
Но каждое утро я снова ныряю в бой.
И почему ты ждешь меня там, в тепле?
Если ты на ветру не стоишь со мной,
То почему я должна приходить к тебе?
Знаменосец Ира
Девочке три, она едет у папы на шее.
Сверху всё видно совсем по-другому, чем снизу.
Папа не верит, что скоро она повзрослеет.
Папа готов воплощать в жизнь любые капризы...
Девочке шесть, на коленках у папы удобно.
Он подарил ей щенка и большую конфету.
Папа колючий, как ёж, и как мишка, огромный.
Папа умеет и знает вообще всё на свете...
Девочке десять, и ей захотелось помаду.
Спёрла у мамы, накрасила розовым губы.
Папа ругался, кричал, что так делать не надо.
Папа умеет бывать и сердитым, и грубым...
Девочке скоро пятнадцать, она повзрослела.
В сумочке пачка «эссе» в потаённом кармане.
Папа вчера предложил покататься на шее.
Девочка фыркнула: "Ты же не выдержишь, старый"...
Девочка курит в окно и отрезала чёлку.
Девочка хочет тату и в Египет с подружкой.
Папа зачем-то достал новогоднюю ёлку.
Девочке это давно совершенно не нужно...
Девочке двадцать, она ночевала не дома.
Папа звонил раз пятьсот или может быть больше.
Девочка не подходила всю ночь к телефону.
Папа не спал ни минуты сегодняшней ночью...
Утром приехала, папа кричал и ругался.
Девочка злилась в ответ и кидалась вещами.
Девочка взрослая, так говорит её паспорт.
Девочка может бывать, где захочет, ночами...
Девочка замужем, видится с папой нечасто.
Папа седой, подарил ей большую конфету.
Папа сегодня немножечко плакал от счастья:
Дочка сказала, что он превращается в деда...
Девочке тридцать, ей хочется к папе на шею.
Хочется ёлку, конфету и розовый бантик.
Девочка видит, как мама и папа стареют.
В книжке хранит от конфеты разглаженный фантик...
Девочка очень устала и плачет ночами.
Папа звонит каждый день, беспокоясь о внучке.
Девочка хочет хоть на день вернуться в начало,
Девочка хочет домой, хочет к папе на ручки...
Девочка-женщина с красной помадой и лаком.
Девочка любит коньяк и смотреть мелодрамы.
Папа звонил, и по-старчески жалобно плакал.
В ночь увезли на карете в больницу их маму.
Мама поправилась, девочка ходит по кухне.
Пахнет лекарствами и чем-то приторно сладким.
Девочка знает, что всё обязательно рухнет.
Девочке хочется взять, и сбежать без оглядки
В мир, где умеют назад поворачивать время.
Где исполняются влёт все мечты и капризы.
Где она едет, как в детстве, у папы на шее,
И ей всё видно совсем по-другому, чем снизу...
(с)
Бог говорит Гагарину: Юра, теперь ты в курсе:
нет никакого разложения с гнилостным вкусом,
нет внутри человека угасания никакого,
а только мороженое на площади на руках у папы,
запах травы да горячей железной подковы,
березовые сережки, еловые лапы,
только вот это мы носим в себе, Юра,
видишь, я по небу рассыпал красные звезды,
швырнул на небо от Калининграда и до Амура,
исключительно для радости, Юра,
ты же всегда понимал, как все это просто.
Мы с тобой, Юра, потому-то здесь и болтаем
о том, что спрятано у человека внутри.
Никакого секрета у этого, никаких подковерных тайн,
прямо как вернешься – так всем сразу и говори,
что не смерть, а яблонев цвет у человека в дыхании,
что человек – это дух небесный, а не шакалий,
так им и рассказывай, Юра, а про меня не надо.
И еще, когда будешь падать –
не бойся падать.
Анна Долгарева /стихи/
Дай мне света.
Света нету.
Дай свободы.
Не велят.
Дай хотя бы сигарету.
Сигарета это яд.
Зажигалку?
Нет, опасно.
Звезды с неба?
Все сгорит.
Я же гасну. Я погасну.
Хочешь, дам метеорит?
Дай любви.
Зачем? Не надо.
Дай любви.
Моя темна.
Дай любви. Мне надо света.
Подожди, я не про это.
Ты хотела сигарету?
На.
(с)
Сегодня - кофе с корицей, назавтра - чаю с лимоном, а в воскресенье напиться густым и терпким бурбоном.
Умыться утром рассветом,
под вечер вдруг спохватиться, что хорошо было б где-то
бурбоном терпким напиться.
К полудню - соку стаканчик -
запить им ворох вопросов, а ночью, словно болванчик, киваешь на перекосы. Ответов вечно не сыщешь,
как будто мысли померкли. Одна лишь бьется сквозь тыщи: Напиться бурбоном терпким!
Ната Комарова
Спасаться под одеялом от хаоса,
пересматривать старые серии Хауса,
играть на гитаре, читать вслух,
особенно после двух.
Шататься по крышам, мочить ноги,
срывать промежуточные итоги
остаться на крепкий чай.
И , сколько ни приручай,
дело не в этом "всегда в ответе".
Дело не в мире на всей планете,
дело не в цвете и свете глаз.
Дело вообще не в нас.
Арчет
Говорят, в огне проживают маги:
напиши желание на бумаге,
осторожно к пламени поднеси,
и чего угодно тогда проси.
Я охотно верю любым приметам.
Выбираю себе уголок без ветра
и пишу:
"Все снова живы-здоровы,
смерть оказалась к ним не готова.
Я вижу заново левым глазом.
Всегда проверяю конфорки с газом.
Не боюсь ни дьявола, ни декана.
Не тащу за волосы из стакана
истину, когда её мне не надо.
Воздух больше не плотности стекловаты.
Не сдирают шкуры, не бьют лежачих.
Близкие в офисах не ишачат,
не считают копейки, ездят на море
и я с ними поеду вскоре.
Мои родители не стареют.
Есть Юго-Северная Корея,
а война закончилась, все вернулись
в тёплые объятия наших улиц.
Снимаю руками любую порчу
и никого из себя не корчу.
На Васильевском больше ладонных линий.
Я совсем не помню, что нанесли мне,
что причинили - забыла тоже.
Собаки легко понимают кошек.
Тычинка выберет нужный пестик.
Несу свой крест как нательный крестик
и в ладонях водой приношу Слово,
не творящее мёртвое из живого.
Зима забыла пути в мой город.
На вокзальных часах навсегда пять-сорок,
где он меня никогда не бросит.
Никогда не наступает осень.
Кошмары про сбивший меня лендровер,
красные буквы "The game is over"
и сломанный мост
больше не снятся.
В девяносто шесть мне опять веснадцать.
Никто больше не говорит о раке,
лечение просто, как алгоритм.
Искры не падают в бензобаки.
Мама больше о смерти не говорит".
Складываю вчетверо лист бумаги,
подношу к огню,
но рукопись
не горит.
Стефания Данилова
В старый город пришёл Апрель. Из плаща сыпал снег и град. Вечерами пил морс и эль, ел чернику и виноград. Просыпался часам к пяти. Иногда — к четырём и трём. Был огромный как синий кит. И любил рисовать углём.
У Апреля был верный друг. Его имя, конечно, — Март. У него было тридцать штук (или сорок) игральных карт. Март любил бергамот и «Сплин», ездил в Лондон и Петербург. Он был рыжий как апельсин, разноцветный как летний луг. Вместе с ним приходил Февраль. Приносил арманьяк и сыр…
…до рассвета горел фонарь.
И Апрель выходил босым, завернувшись в короткий плащ. Допивал из бутылки эль. И чеканил футбольный мяч о большую сухую ель. Напевал ДДТ под нос и смотрел, как горит рассвет. Вспоминал, что конечен пост уже тысячи длинных лет. Небо цвета как карамель отражалось в потоках рек.
В старый город пришёл Апрель.
В старом городе выпал снег.
© Джек Абатуров
Посмотрела фильм,там стихи читал герой.Запали в душу.
Останешься ты снаружи, или решишься войти,
Разум отдашь или душу, есть только два пути.
Если войдешь, куда идти дальше?
Направо путь правды, налево фальши.
Можно так растеряться, что начнешь вдруг бежать,
По извилистым тропам, где костей не собрать.
И пройдя много миль, по пространствам безликим
Оказаться в местах бесполезных и диких.
В местах ожидания, где люди просто ждут.
Ждут поезда, чтобы уехать,
Ждут, что автобус придет иль самолет их унесет,
Или письмо вдруг дойдет, или дождь пойдет,
Что зазвонит телефон, или выпадет снег.
Ждут просто «да» или «нет» .
Или жемчуга нить, или медный таз,
Ждут как им быть или новый шанс.
Не в той стране и не в том городе,
Жил человек, но не с тем именем,
Не в той квартире, где стёкла с инеем,
С не той женой и не с той фамилией.
Ходил на работу не той улицей,
Да и работа не та, в принципе.
Не ту свою дочку он звал «умницей»,
А сына, не тот что, своим принцем звал.
Машину не ту он завел в пятницу,
Поехал на встречу с не той любовницей,
Вернулся в субботу, купил платьице,
Понятно, не то, для жены-скромницы.
Пошел он в таверну с не тем приятелем,
Напился до черта не той выпивкой,
Уснул он за стойкой не в тех объятиях,
С какой-то не той на лице улыбкою.
И сон ему снился не тот радужный,
Не добрый, не злой, а какой-то – особенный:
Где в детстве за руку идет с бабушкой
И булочку ест он с изюмом сдобную.
Потом во дворе в «Казаки-разбойники»
Играет с какими-то там мальчишками,
За русые косы девчонку дергает,
Ехидно бросая «Зачем кричишь ты так!»
И вот уже взрослый идет с букетом он,
Не смелый и робкий – дрожит, сутулится,
К красивой и очень веселой девушке,
Которая с кем-то другим целуется…
Сидит за столом и пьет чай без сахара
С вот этой же дамой, которая хмурилась
И громко кричала, потом плакала,
А он уходил… не на ту улицу….
ДанилараЯ ,
С Арчетом и Знаменосцем Ирой знакома лично, читаю в контакте.
Остальное где придётся ))
Алиса одна и горит, и тонет под музыку медных труб.
Алиса ревёт на ночном балконе в кондиции «полутруп».
Алиса бежит и видна граница,
но сколько ещё бежать.
Алиса ползёт по камням и спицам.
Пикирует на кровать.
Алисе кричат:
«Ты куда, Алиса,
Алиса,
слабо на бис?»
Алиса молчит – силуэт в кулисах –
«кулисы не для Алис».
Алисе шипят:
«Не туда бежала,
ты сдохнешь, Алиса, так».
Алиса бежит и Алисе мало. Под голой стопой – наждак.
Алиса бежит, и ни кролик белый, ни Шляпник не хочет с ней.
Алисе кричат:
«В той стране волшебной
лишь те, кто тебя сильней».
Алиса бледнее листа и мела,
В Алисе – плевки и яд.
«Куда же ты, глупая, захотела» –
Алисе ещё шипят.
В Алисе шприцы, никотин и кофе,
занозы, слова и сны.
Алиса не верит в страну покоя,
Алиса не ждёт весны.
В Алисе всё пусто, мертво и блёкло, с пробоинами в броне
Алиса бредёт по патронам, стёклам,
Алиса не может не.
Алиса, как феникс, из пепла – птицей, но спичка в руке чужой.
Алисе давно ничего не снится, Алисе кричат:
«Постой!»
Алиса в багровых ошмётках кожи, Алиса – бесцветный взгляд.
Алиса не может, совсем не может, не может идти назад.
Алиса то падает, то смеётся, то воет, бежит опять.
Алиса хрипит на седое солнце – и кажется, что не встать.
И завтра Алиса замрёт стоп-кадром,
не веря своим глазам.
Алиса пришла.
Голосов эскадра
отстала давно
к чертям.
Алиса пришла.
Над Алисой буквы:
«Ноль метров – страна чудес».
И ленточка цвета томлёной клюквы
в пространстве горит вразрез.
Алиса стоит, вспоминая многих, с кем стало не по пути.
Алиса стоит, только ноют ноги, а значит, пора идти.
Алисе напомнят:
«Куда ты, дура. Ты сдохнешь, Алиса, так».
И эхом впивается в злое утро
её
непокорный
шаг.
Соня Капилевич
Сегодня на земле похолодало -
Морозко в школе защитил диплом -
И в мире основного капитала
Повысились тарифы на тепло.
Ты мне звонил. Но ты не дозвонился.
Не победила в сказках доброта.
Большие гуси потеряли Нильса,
Дюймовочка осталась у крота,
Иван-Царевич провалил экзамен,
Царевна-Лебедь с горя напилась.
И что бы ты потом не рассказал мне,
Не восстановит сказочный баланс.
В своих квартирках затаились люди,
Утихли песни уличных кутил.
Мне снилось, что меня никто не любит,
И твой звонок меня не разбудил.
Дайте Татьяне ещё двадцать пять минут – в тысячный раз обойти его кабинет. И Татьяна поймёт – все Онегины просто врут. И Татьяна увидит – Онегина просто нет. Он пародия, Таня, вся соль на подушке – блажь. Второсортный герой и роман про него горит. Даже имя не вспомнишь, портрета ему не дашь. Был Онегин – осталось пятно между книжных плит.
Был ли Онегин? Татьяна хватает стул. Всё так очевидно. Смеётся сама с собой. Кто привёл его к ней? Дал поверить? Кто обманул? И листает страницы дрожащей сухой рукой. Таня ищет ответы, главу про письмо и сон. Под пальцами выстрел, но мёртв ли один из них? Кто в кого там влюблён, да и был ли вообще влюблён? Была ли Татьяна? О чём этот вечный стих?
Дайте Татьяне, дайте ещё чуть-чуть – изучить фотографии, сдуть с переплётов пыль, даже если он был, то была ли в нём боль и суть? Или чёрный костюм – это всё, что могло в нём быть? Что ты знаешь о нём – острый взгляд и циничный вид? Но о чём он мечтает? И есть ли вообще мечта? Про кого, выпив лишнего, говорит? Или этот герой – только буквы и пустота?
Дайте Татьяне, дайте же ей вздохнуть. Ставьте точку сейчас, отпустите её к чертям. Просто это весна разливает по миру ртуть, и она у черты, но нужна ли теперь черта?
Автор задумал Татьяне другой финал. Но Татьяна светлеет. Стирается кабинет. Кто кого там прощал, догонял, проклинал, искал? Это больше неважно.
Онегина больше нет.
И Татьяна идёт быстрым шагом, дорогой строк. И Татьяна легка. Как последний листок – легка. В небе тает февраль. В книгу пишется эпилог,
где Татьяна не встретила
этого
мудака.
Соня Капилевич
ДанилараЯ ,
Они прикольные, ага)) и ещё оба дружат с подругой моего сына. Мир такой тесный
Самые любимые мои
В земные страсти вовлеченный,
я знаю, что из тьмы на свет
однажды выйдет ангел черный
и крикнет, что спасенья нет.
Б.Окуджава
Но простодушный и несмелый,
прекрасный, как благая весть,
идущий следом ангел белый
прошепчет, что надежда есть.
Любить тебя, как будто в прорубь
Нырнуть — и весело, и страшно.
Любить тебя — не больше проку,
Чем день сегодня ждать вчерашний.
Любить тебя, как ветер в поле
Ловить — вот так же бесполезно.
Любить тебя — железной воле
Себя вручить, скале отвесной.
Тебя любить — других забыть.
Что в жизни лучше этой доли?!
И от тебя тайком от боли,
От вечной боли волком выть.
Тебя любить — в пустыне воду
Глотать, не утоляя жажды,
И прихоти твоей в угоду
Отброшенною стать однажды.
Тебя любить — как в море плыть,
Где хлещет волнами наотмашь.
Воистину, тебя любить —
Непозволительная роскошь.
Тебя любить — так путь опасен,
Как по горам ползти, скользя.
Но, Боже мой, ты так прекрасен,
Что не любить тебя нельзя.
К. Яровая
Ну и прекрасно! И — наплевать!
Девочкой — я б никогда не простила.
Девушкой — я бы за все отомстила!
Женщиной — я научилась прощать…
Ну и прекрасно, и — наплевать!
Марины Дюжевой стихи