Когда тобою решено
Достигнуть благородной цели,
То остается лишь одно:
Осуществить мечту на деле.
И вот, покинув отчий дом,
Идешь, исполненный отваги,
И пусть овраги, пусть коряги -
Ты все равно идешь своим путем,
Попутчик твой в болото влез,
Другой обратно ковыляет,
А третий шел - и вдруг исчез...
Примеры эти впечатляют!
И вот все думаешь о том,
Что мало сил и дело плохо,
И что вообще не та эпоха,
И ты напрасно шел своим путем,
То круто вверх, то резко вниз,
Опять полез - и вновь расшибся.
А слева смех, а справа свист:
"Эй, признавайся, что ошибся!"
А ты все дальше напролом,
И видишь сквозь туман и слезы -
Все шире даль, все ближе звезды,
И ты не зря шагал своим путем,
И ты всегда шагай своим путем!
Галинка я,
Нет, Асадова я не процитировала, (везде авторов написала) но люблю его стихи, они все как отдельные повести и рассказы. Еще нравился Николай Доризо, но так сразу ничего конкретно не вспомню.. А вот мой любимый Вознесенский:
Мы рыли тоннель навстречу друг другу.
Я руку его узнавал по звуку.
Но кто-то взял влево, а кто-то вправо.
Любовь оглушила, а может, слава.
Над нами шумят поезда угрюмо.
Все глуше удары в кромешном трюме.
От едкого пота губы солоны.
Мы роем тоннель — но в разные стороны!..
Потомки в двух темных найдут тупиках
два белых скелета с киркою в руках.
Сухое левантинское лицо,
Упрятанное оспинками в бачки.
Когда он ищет сигарету в пачке,
На безымянном тусклое кольцо
Внезапно преломляет двести ватт,
И мой хрусталик вспышки не выносит:
Я щурюсь, и тогда он произносит,
Глотая дым при этом, " виноват".
Январь в Крыму. На черноморский брег
Зима приходит как бы для забавы.
Не в состояние удержаться снег
На лезвиях и остриях агавы.
Пустуют ресторации. Дымят
Ихтиозавры грязные на рейде.
И прелых листьев слышен аромат.
-"Налить вам этой мерзости?" - " Налейте".
Итак – улыбка, сумерки, графин.
Вдали буфетчик, стискивая руки,
Дает круги, как молодой дельфин
Вокруг хамсой наполнены фелюги.
Квадрат окна. В горшках – желтофиоль.
Снежинки, проносящиеся мимо…
Остановись мгновенье! Ты не столь
Прекрасно, сколь ты неповторимо.
Можно я со своим идиотским под настроение)))
Дыня
Мне купили
В магазине
Половинку
Спелой дыни.
Не уважили
Мой вкус —
Я просил купить арбуз.
— Ешьте дыню
Сами, —
Заявил я
Маме.
Вся семья
Вокруг меня
Хороводилась полдня:
— Котик!..
— Солнышко!..
— Утешь,
Ну хотя бы
Ломтик съешь!
Я смирил
Гордыню
Да и съел
Всю дыню. -с
Мой маленький доктор берёт в свои руки вечер,
Горячей ладошкой его согревает, лечит
От взрослых недугов, от осени и от лени.
Рисует картинки, взбирается на колени,
Целует мне щёки и делится шоколадом,
И требует - слушай! Cмеётся, садится рядом.
Мой шумный целитель весь вечер ведёт беседы,
И дом наполняют принцессы, цветы, медведи,
Крылатые лошади, буквы, шары, жар-птицы,
И боль отступает, ей негде тут уместиться.
И осень проходит, как ссадина, как простуда.
Спит доктор уставший, опять сотворивший чудо. ( Не чужая)
Нет, придется все рассказать сначала, и число, и гербовая печать; видит Бог, я очень давно молчала, но теперь не могу молчать – этот мальчик в горле сидит как спица, раскаленная докрасна; либо вымереть, либо спиться, либо гребаная весна.
Первый начал, заговорил и замер, я еще Вас увижу здесь? И с тех пор я бледный безумный спамер, рифмоплетствующая взвесь, одержимый заяц, любой эпитет про лисицу и виноград – и теперь он да, меня часто видит и, по правде, уже не рад.
Нет, нигде мне так не бывает сладко, так спокойно, так горячо – я большой измученный кит-касатка, лбом упавший ему в плечо. Я большой и жадный осиный улей, и наверно, дни мои сочтены, так как в мире нет ничего сутулей и прекрасней его спины за высокой стойкой, ребром бокала, перед монитором белее льда. Лучше б я, конечно, не привыкала, но не денешься никуда.
Все, поставь на паузу, Мефистофель. Пусть вот так и будет в моем мирке. Этот старый джаз, ироничный профиль, сигарета в одной руке.
Нету касс, а то продала бы душу за такого юношу, до гроша. Но я грустный двоечник, пью и трушу, немила, несносна, нехороша. Сколько было жутких стихийных бедствий, вот таких, ехидных и молодых, ну а этот, ясно – щелбан небесный, просто божий удар поддых.
Милый друг, - улыбчивый, нетверёзый и чудесный, не в этом суть – о тебе никак не выходит прозой.
Когда миссис Корстон встречает во сне покойного сэра Корстона,
Она вскакивает, ищет тапочки в темноте, не находит, черт с ними,
Прикрывает ладонью старушечьи веки черствые
И тихонько плачет, едва дыша.
Он до старости хохотал над ее рассказами; он любил ее.
Все его слова обладали для миссис Корстон волшебной силою.
И теперь она думает, что приходит проведать милую
Его тучная обаятельная душа.
Он умел принимать ее всю как есть: вот такую, разную
Иногда усталую, бесполезную,
Иногда нелепую, несуразную,
Бестолковую, нелюбезную,
Безотказную, нежелезную;
Если ты смеешься, — он говорил, — я праздную,
Если ты горюешь – я соболезную.
Они ездили в Хэмпшир, любили виски и пти шабли.
А потом его нарядили и погребли.
Миссис Корстон знает, что муж в раю, и не беспокоится.
Там его и найдет, как станет сама покойницей.
Только что-то гнетет ее, между ребер колется,
Стоит вспомнить про этот рай:
Иногда сэр Корстон видится ей с сигарой и «Джонни Уокером»,
Очень пьяным, бессонным, злым, за воскресным покером.
«Задолжал, вероятно, мелким небесным брокерам.
Говорила же – не играй». ( Вера Полозкова)
почему же я к своему стыду раньше не читала Веру полозкову!
А вот осеннее стихотворение Ольги Берггольц:
Есть время природы особого света,
неяркого солнца, нежнейшего зноя.
Оно называется
бабье лето
и в прелести спорит с самою весною.
Уже на лицо осторожно садится
летучая, легкая паутина...
Как звонко поют запоздалые птицы!
Как пышно и грозно пылают куртины!
Давно отгремели могучие ливни,
всё отдано тихой и темною нивой...
Всё чаще от взгляда бываю счастливой,
всё реже и горше бываю ревнивой.
О мудрость щедрейшего бабьего лета,
с отрадой тебя принимаю... И всё же,
любовь моя, где ты, аукнемся, где ты?
А рощи безмолвны, а звезды всё строже...
Вот видишь - проходит пора звездопада,
и, кажется, время навек разлучаться...
...А я лишь теперь понимаю, как надо
любить, и жалеть, и прощать, и прощаться.
Это пестрая лента, вы видите, Ватсон?
Это медные буки, вы знаете, Холмс?..
Миссис Хадсон потом будет долго смеяться
после сказки, где вы воевали вдвоем
с целым миром прекрасных и страшных загадок –
и заварит свой лучший жасминовый чай.
Лепестки его выпадут в терпкий осадок,
и забытая скрипка коснется плеча –
не давая забыть, что есть вещи помимо
леденящего воя и топких болот...
Что одна только музыка непобедима –
остальное пройдет, непременно пройдет...
Уходят не тогда, когда уходят.
Совсем иначе это происходит.
Каким-то утром, праздничным ли, будним,
Он встанет и умыться не забудет.
И зубы жесткой щеткою почистит.
И выключатель сломанный починит.
За завтраком газету почитает.
Прикинет, как идет футбольный счет.
И вдруг увидит:
Женщина
Чужая
Тарелку держит:
«Положить еще?»
А дальше все останется, как было:
Не вспыхнет стол малиновым огнем,
И в ванной не окаменеет мыло
(«Семейное» - написано на нем).
И станут годы скатываться в забыть.
Покой, густея,
Зацветает в доме,
Но женщина начнет все время зябнуть,
Сама не понимая почему.
И муж непьющий, и достаток нажит,
А все как бы в предчувствии дождя….
А это он ушел.
Ушел однажды.
И двери не захлопнул уходя.
Потому что всё кончится,
даже начаться и не успев.
Громкие улицы песни заучивают
нараспев,
город диктует правила, чтобы по ним дышать.
Не отступай ни на шаг,
не бери ни гроша.
В городе гром и остатки того, что за ним.
Если бы было угодно лишь нам самим
выбрать дорогу, которая есть одна,
значит ли то,
что она
определена?
Значит ли то, что пределами выстлан путь
и что ладони до неба не дотянуть?
Значит ли, что останешься в дураках,
страх отдавая, взамен получая
страх?
Это должно вызревать, а потом болеть,
струнка за стрункой слагаясь в тугую плеть,
чтобы по обе стороны от неё
мысли слетались в огромный пустой проём,
вряд ли, чтоб с кем-то в широкую даль идти.
Не по пути.
Нам ведь жаль, что не по пути?
Мне в этом городе сладко, мне в нём легко,
в нём моё небо — лазурь,
облака — молоко,
Улицы, стены, вокзалы, асфальт, гранит.
Всё говорит.
Здесь со мною всё говорит.
Всё говорит на неведомом языке,
рифмы, как птицы, летают рука в руке,
люди, как звёзды, сияют глаза в глаза,
невыносимая лёгкая бирюза,
даже не хочется больше идти назад,
знаешь.
Только вот собраны мы из полярных клавиш,
ты в этом городе скомкаешься, растаешь
и не дотянешь до самых вершин, до сути.
Если так хочется путником быть — то будь им.
Будь им — и выбрось всё то, что другие ведали.
Если победа не рядом, то будь победой.
Нам неизвестны пути, чтоб закрасить страх.
Просто тебе будет тесно в его руках,
просто тебе он — всё то, что внутри болит:
улицы, стены, вокзалы, асфальт, гранит.
Ты поднимаешь глаза, чтоб весь мир зачерпнуть руками,
а натыкаешься просто на камень.
На ровный камень.
Потому что всё кончилось,
даже начаться и не сумев.
Так и рождаются мифы: один напишем,
а два в уме.
Здесь целый воз и сомнений, и перемен,
да, мне совсем не жаль, мне тепло от шанса:
ты обретаешь планету свою извне,
пусть тебе будет уютно, светло на ней,
больше бы крыльев и меньше в пути камней.
Самое главное, слышишь? Не возвращайся.
В истерике заходится Вивальди и все теряет свой привычный смысл. Мы помним, что вставали и шагали, мы знаем, что любили и клялись.
Осенний ветер прячется в ладонях, отчетливы поющих голоса, - давай уйдем, туда где нас не тронут, хотя бы на ближайших полчаса.
Давай, о чем я, - время тишины, дубы глядят на нас с немым укором.
Я просыпаюсь в ветках у сосны, разбуженная этим тихим хором. Я говорю, но голос мой - не в счет,
растроганы, тревожны наши лица, я говорю, ну что тебе еще, тебя не хватит даже застрелиться.
И сосны, и печальный кипарис и ветер, с непонятную истомой.
Вивальди, говорю я.
Оглянись.
Нам никогда не оказаться дома.
А Тябрь наступал на нас мягкими лапами, и делал из нас полусонных котов. Когда мы не спали, мы думали, плакали, читали стихи и играли в лото.
Еще в дурака, и конечно на мысли, еще мы смеялись, смотря в высоту. А где то, за длинными нашими жизнями, в руке у ребенка фонарик потух.
И мы ощутили вдруг нечто серьезное - к нам рыжею кошкой подкрался Самайн.
Ты мне говорил, что все будет непросто, а я потихоньку сходила с ума.
Давай приходи, сапоги на пороге, вино на столе, догорает свеча.
И взгляд твой уставший, опасный, глубокий наполнит собою весь следующий час.
Все будет тепло, и все будет осенне, и тябрь там тихонечко что-то тябрит.
Она наступает.
Она берет пленных.
Она Богоматерь осенних молитв.
Если можно, то мне эспрессо,
новостей и немного денег,
путешествовать, меньше стресса,
больше нежности, без истерик.
Шоколадку, добрее утро,
вдохновения и улыбок..
если можно, давайте утку
запеченную или рыбу.
Дольше - молодость, позже - старость,
двух детей, или дальше - внуков..
и здоровья бы - вот подарок,
к черту - грыжу и близорукость.
а еще бы - побыть успешным,
и портрет хочу (лучше - в профиль)..
ой, простите меня, конечно,
замечтался..
мне - черный кофе.
Мой ребёнок испачкал паркет...
Я, конечно, за это сердилась...
Но соседка моя столько лет
Хочет деток, да вот, не сложилось...
Я для мамы опять занята...
Суматоха и жизни теченье...
Но с детдома Андрей - сирота,
Он не знает о маме с рожденья...
С мужем ссоры банальные вновь...
Хнычет снова в кроватке малютка...
А тёть Катя, не зная любовь,
Умерла в одиночестве жутком...
У меня разошёлся замок...
Прям с утра этот день не задался...
А мужчина в коляске без ног
Благодарно лучам улыбался...
Как некстати сломался каблук...
Я ужасно сердилась: "Ну, что же,
Всё с утра выпадает из рук...
Ну, за что мне всё это, о, БОЖЕ???"
Злая... у перехода стою...
Внедорожник... и скорость под двести...
Пешеход за секунду... в раю...
Спас каблук... Я стояла на месте.
Я застыла на миг, не дыша,
И подумала: в самом-то деле,
В человеке бесценна душа,
Но так мало души в нашем теле...
Я сполна получила урок...
Чёткий, правильный, элементарный...
А мужчина в коляске без ног
Улыбался лучам благодарно...
Когда тобою решено
Достигнуть благородной цели,
То остается лишь одно:
Осуществить мечту на деле.
И вот, покинув отчий дом,
Идешь, исполненный отваги,
И пусть овраги, пусть коряги -
Ты все равно идешь своим путем,
Попутчик твой в болото влез,
Другой обратно ковыляет,
А третий шел - и вдруг исчез...
Примеры эти впечатляют!
И вот все думаешь о том,
Что мало сил и дело плохо,
И что вообще не та эпоха,
И ты напрасно шел своим путем,
То круто вверх, то резко вниз,
Опять полез - и вновь расшибся.
А слева смех, а справа свист:
"Эй, признавайся, что ошибся!"
А ты все дальше напролом,
И видишь сквозь туман и слезы -
Все шире даль, все ближе звезды,
И ты не зря шагал своим путем,
И ты всегда шагай своим путем!
Ю.Ким
[img]http://s41.radikal.ru/i093/1609/fe/1191c4abc11b.jpg[/img]
Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.
Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой,
Что делать нам с бессмертными стихами?
Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение бежит неудержимо,
И мы ломаем руки, но опять
Осуждены идти всё мимо, мимо.
Как мальчик, игры позабыв свои,
Следит порой за девичьим купаньем
И, ничего не зная о любви,
Все ж мучится таинственным желаньем;
Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья;
Так век за веком — скоро ли, Господь? —
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.
Николай Гумилев
Хильдегарда,
А это Асадов? Просто в просторах инета увидела, и очень понравилось
Галинка я,
Нет, Асадова я не процитировала, (везде авторов написала) но люблю его стихи, они все как отдельные повести и рассказы. Еще нравился Николай Доризо, но так сразу ничего конкретно не вспомню.. А вот мой любимый Вознесенский:
Мы рыли тоннель навстречу друг другу.
Я руку его узнавал по звуку.
Но кто-то взял влево, а кто-то вправо.
Любовь оглушила, а может, слава.
Над нами шумят поезда угрюмо.
Все глуше удары в кромешном трюме.
От едкого пота губы солоны.
Мы роем тоннель — но в разные стороны!..
Потомки в двух темных найдут тупиках
два белых скелета с киркою в руках.
Сухое левантинское лицо,
Упрятанное оспинками в бачки.
Когда он ищет сигарету в пачке,
На безымянном тусклое кольцо
Внезапно преломляет двести ватт,
И мой хрусталик вспышки не выносит:
Я щурюсь, и тогда он произносит,
Глотая дым при этом, " виноват".
Январь в Крыму. На черноморский брег
Зима приходит как бы для забавы.
Не в состояние удержаться снег
На лезвиях и остриях агавы.
Пустуют ресторации. Дымят
Ихтиозавры грязные на рейде.
И прелых листьев слышен аромат.
-"Налить вам этой мерзости?" - " Налейте".
Итак – улыбка, сумерки, графин.
Вдали буфетчик, стискивая руки,
Дает круги, как молодой дельфин
Вокруг хамсой наполнены фелюги.
Квадрат окна. В горшках – желтофиоль.
Снежинки, проносящиеся мимо…
Остановись мгновенье! Ты не столь
Прекрасно, сколь ты неповторимо.
Иосиф Бродский
Можно я со своим идиотским под настроение)))
Дыня
Мне купили
В магазине
Половинку
Спелой дыни.
Не уважили
Мой вкус —
Я просил купить арбуз.
— Ешьте дыню
Сами, —
Заявил я
Маме.
Вся семья
Вокруг меня
Хороводилась полдня:
— Котик!..
— Солнышко!..
— Утешь,
Ну хотя бы
Ломтик съешь!
Я смирил
Гордыню
Да и съел
Всю дыню. -с
Pepparkaka,
Класс!!!
А вот еще для уюта стих Пастернака:
Лист смородины груб и матерчат.
В доме хохот и стекла звенят,
В нем шинкуют, и квасят, и перчат,
И гвоздики кладут в маринад.
Лес забрасывает, как насмешник,
Этот шум на обрывистый склон,
Где сгоревший на солнце орешник
Словно жаром костра опален.
Здесь дорога спускается в балку,
Здесь и высохших старых коряг,
И лоскутницы осени жалко,
Все сметающей в этот овраг.
И того, что вселенная проще,
Чем иной полагает хитрец,
Что как в воду опущена роща,
Что приходит всему свой конец.
Что глазами бессмысленно хлопать,
Когда все пред тобой сожжено
И осенняя белая копоть
Паутиною тянет в окно.
Ход из сада в заборе проломан
И теряется в березняке.
В доме смех и хозяйственный гомон,
Тот же гомон и смех вдалеке.
Мой маленький доктор берёт в свои руки вечер,
Горячей ладошкой его согревает, лечит
От взрослых недугов, от осени и от лени.
Рисует картинки, взбирается на колени,
Целует мне щёки и делится шоколадом,
И требует - слушай! Cмеётся, садится рядом.
Мой шумный целитель весь вечер ведёт беседы,
И дом наполняют принцессы, цветы, медведи,
Крылатые лошади, буквы, шары, жар-птицы,
И боль отступает, ей негде тут уместиться.
И осень проходит, как ссадина, как простуда.
Спит доктор уставший, опять сотворивший чудо. ( Не чужая)
Нет, придется все рассказать сначала, и число, и гербовая печать; видит Бог, я очень давно молчала, но теперь не могу молчать – этот мальчик в горле сидит как спица, раскаленная докрасна; либо вымереть, либо спиться, либо гребаная весна.
Первый начал, заговорил и замер, я еще Вас увижу здесь? И с тех пор я бледный безумный спамер, рифмоплетствующая взвесь, одержимый заяц, любой эпитет про лисицу и виноград – и теперь он да, меня часто видит и, по правде, уже не рад.
Нет, нигде мне так не бывает сладко, так спокойно, так горячо – я большой измученный кит-касатка, лбом упавший ему в плечо. Я большой и жадный осиный улей, и наверно, дни мои сочтены, так как в мире нет ничего сутулей и прекрасней его спины за высокой стойкой, ребром бокала, перед монитором белее льда. Лучше б я, конечно, не привыкала, но не денешься никуда.
Все, поставь на паузу, Мефистофель. Пусть вот так и будет в моем мирке. Этот старый джаз, ироничный профиль, сигарета в одной руке.
Нету касс, а то продала бы душу за такого юношу, до гроша. Но я грустный двоечник, пью и трушу, немила, несносна, нехороша. Сколько было жутких стихийных бедствий, вот таких, ехидных и молодых, ну а этот, ясно – щелбан небесный, просто божий удар поддых.
Милый друг, - улыбчивый, нетверёзый и чудесный, не в этом суть – о тебе никак не выходит прозой.
Так что, братец, не обессудь ( Вера Полозкова)
Когда миссис Корстон встречает во сне покойного сэра Корстона,
Она вскакивает, ищет тапочки в темноте, не находит, черт с ними,
Прикрывает ладонью старушечьи веки черствые
И тихонько плачет, едва дыша.
Он до старости хохотал над ее рассказами; он любил ее.
Все его слова обладали для миссис Корстон волшебной силою.
И теперь она думает, что приходит проведать милую
Его тучная обаятельная душа.
Он умел принимать ее всю как есть: вот такую, разную
Иногда усталую, бесполезную,
Иногда нелепую, несуразную,
Бестолковую, нелюбезную,
Безотказную, нежелезную;
Если ты смеешься, — он говорил, — я праздную,
Если ты горюешь – я соболезную.
Они ездили в Хэмпшир, любили виски и пти шабли.
А потом его нарядили и погребли.
Миссис Корстон знает, что муж в раю, и не беспокоится.
Там его и найдет, как станет сама покойницей.
Только что-то гнетет ее, между ребер колется,
Стоит вспомнить про этот рай:
Иногда сэр Корстон видится ей с сигарой и «Джонни Уокером»,
Очень пьяным, бессонным, злым, за воскресным покером.
«Задолжал, вероятно, мелким небесным брокерам.
Говорила же – не играй». ( Вера Полозкова)
Лира Абдуллина.
Ох и глупая была.
Вина сладкие пила.
Расставаясь, голосила.
Слёзы горькие лила.
Нынче слёзы не в цене.
Не топлю тоску в вине.
Не горю в огне горючем.
Не вздыхаю при луне.
Мне ли горе горевать?
Мне ли слёзы проливать?
Ты уходишь. Слава Богу -
Больше некого терять.
хорошо.
почему же я к своему стыду раньше не читала Веру полозкову!
А вот осеннее стихотворение Ольги Берггольц:
Есть время природы особого света,
неяркого солнца, нежнейшего зноя.
Оно называется
бабье лето
и в прелести спорит с самою весною.
Уже на лицо осторожно садится
летучая, легкая паутина...
Как звонко поют запоздалые птицы!
Как пышно и грозно пылают куртины!
Давно отгремели могучие ливни,
всё отдано тихой и темною нивой...
Всё чаще от взгляда бываю счастливой,
всё реже и горше бываю ревнивой.
О мудрость щедрейшего бабьего лета,
с отрадой тебя принимаю... И всё же,
любовь моя, где ты, аукнемся, где ты?
А рощи безмолвны, а звезды всё строже...
Вот видишь - проходит пора звездопада,
и, кажется, время навек разлучаться...
...А я лишь теперь понимаю, как надо
любить, и жалеть, и прощать, и прощаться.
Это пестрая лента, вы видите, Ватсон?
Это медные буки, вы знаете, Холмс?..
Миссис Хадсон потом будет долго смеяться
после сказки, где вы воевали вдвоем
с целым миром прекрасных и страшных загадок –
и заварит свой лучший жасминовый чай.
Лепестки его выпадут в терпкий осадок,
и забытая скрипка коснется плеча –
не давая забыть, что есть вещи помимо
леденящего воя и топких болот...
Что одна только музыка непобедима –
остальное пройдет, непременно пройдет...
(с) Анна Полетаева
Уходят не тогда, когда уходят.
Совсем иначе это происходит.
Каким-то утром, праздничным ли, будним,
Он встанет и умыться не забудет.
И зубы жесткой щеткою почистит.
И выключатель сломанный починит.
За завтраком газету почитает.
Прикинет, как идет футбольный счет.
И вдруг увидит:
Женщина
Чужая
Тарелку держит:
«Положить еще?»
А дальше все останется, как было:
Не вспыхнет стол малиновым огнем,
И в ванной не окаменеет мыло
(«Семейное» - написано на нем).
И станут годы скатываться в забыть.
Покой, густея,
Зацветает в доме,
Но женщина начнет все время зябнуть,
Сама не понимая почему.
И муж непьющий, и достаток нажит,
А все как бы в предчувствии дождя….
А это он ушел.
Ушел однажды.
И двери не захлопнул уходя.
. Майя Борисова
Потому что всё кончится,
даже начаться и не успев.
Громкие улицы песни заучивают
нараспев,
город диктует правила, чтобы по ним дышать.
Не отступай ни на шаг,
не бери ни гроша.
В городе гром и остатки того, что за ним.
Если бы было угодно лишь нам самим
выбрать дорогу, которая есть одна,
значит ли то,
что она
определена?
Значит ли то, что пределами выстлан путь
и что ладони до неба не дотянуть?
Значит ли, что останешься в дураках,
страх отдавая, взамен получая
страх?
Это должно вызревать, а потом болеть,
струнка за стрункой слагаясь в тугую плеть,
чтобы по обе стороны от неё
мысли слетались в огромный пустой проём,
вряд ли, чтоб с кем-то в широкую даль идти.
Не по пути.
Нам ведь жаль, что не по пути?
Мне в этом городе сладко, мне в нём легко,
в нём моё небо — лазурь,
облака — молоко,
Улицы, стены, вокзалы, асфальт, гранит.
Всё говорит.
Здесь со мною всё говорит.
Всё говорит на неведомом языке,
рифмы, как птицы, летают рука в руке,
люди, как звёзды, сияют глаза в глаза,
невыносимая лёгкая бирюза,
даже не хочется больше идти назад,
знаешь.
Только вот собраны мы из полярных клавиш,
ты в этом городе скомкаешься, растаешь
и не дотянешь до самых вершин, до сути.
Если так хочется путником быть — то будь им.
Будь им — и выбрось всё то, что другие ведали.
Если победа не рядом, то будь победой.
Нам неизвестны пути, чтоб закрасить страх.
Просто тебе будет тесно в его руках,
просто тебе он — всё то, что внутри болит:
улицы, стены, вокзалы, асфальт, гранит.
Ты поднимаешь глаза, чтоб весь мир зачерпнуть руками,
а натыкаешься просто на камень.
На ровный камень.
Потому что всё кончилось,
даже начаться и не сумев.
Так и рождаются мифы: один напишем,
а два в уме.
Здесь целый воз и сомнений, и перемен,
да, мне совсем не жаль, мне тепло от шанса:
ты обретаешь планету свою извне,
пусть тебе будет уютно, светло на ней,
больше бы крыльев и меньше в пути камней.
Самое главное, слышишь? Не возвращайся.
Риделика
В истерике заходится Вивальди и все теряет свой привычный смысл. Мы помним, что вставали и шагали, мы знаем, что любили и клялись.
Осенний ветер прячется в ладонях, отчетливы поющих голоса, - давай уйдем, туда где нас не тронут, хотя бы на ближайших полчаса.
Давай, о чем я, - время тишины, дубы глядят на нас с немым укором.
Я просыпаюсь в ветках у сосны, разбуженная этим тихим хором. Я говорю, но голос мой - не в счет,
растроганы, тревожны наши лица, я говорю, ну что тебе еще, тебя не хватит даже застрелиться.
И сосны, и печальный кипарис и ветер, с непонятную истомой.
Вивальди, говорю я.
Оглянись.
Нам никогда не оказаться дома.
Тася Степанищева
А Тябрь наступал на нас мягкими лапами, и делал из нас полусонных котов. Когда мы не спали, мы думали, плакали, читали стихи и играли в лото.
Еще в дурака, и конечно на мысли, еще мы смеялись, смотря в высоту. А где то, за длинными нашими жизнями, в руке у ребенка фонарик потух.
И мы ощутили вдруг нечто серьезное - к нам рыжею кошкой подкрался Самайн.
Ты мне говорил, что все будет непросто, а я потихоньку сходила с ума.
Давай приходи, сапоги на пороге, вино на столе, догорает свеча.
И взгляд твой уставший, опасный, глубокий наполнит собою весь следующий час.
Все будет тепло, и все будет осенне, и тябрь там тихонечко что-то тябрит.
Она наступает.
Она берет пленных.
Она Богоматерь осенних молитв.
Тася Степанищева
Знаешь, мама, мне казалось, что я сильная,
Что в меня в упор стреляй - я выстою.
Думала, что умная, стабильная,
А, по факту, оказалась дура дурою.
Ведь уже жизнь била и калечила,
Что порою страшно и рассказывать.
Я себе "Терпи, - твердила, - Мелочи",
Продолжая раны перевязывать.
Я не плакала, когда мне душу ранили,
Когда сердце разбивали на осколочки.
Выжила, когда одну оставили,
И расставила все заново по полочкам...
А сейчас что я с собою сделала?
Где теперь все силы? Где терпение?
Где уверенность в себе, в том, во что верила?
Раздирают голову сомнения...
По ночам кошмары да бессонница.
Свой рассвет встречаю я с таблеточкой
И лежу в кровати, как покойница...
Мама, что же стало с твоей девочкой?
Только знаешь, мам, не все потеряно.
Вновь смогу на подвиги отважиться.
И я снова справлюсь, я уверенна.
Я сильнее, чем порой мне кажется.(с)
Я опоздала – согрешить…
Теперь уже и не охота…
Сейчас мне хочется – дружить,
А дальше… Дом, семья, работа…
Сложила мысли в сундучок…
О нём душа моя забудет.
На сундучке висит значок -
С пометкой: «То, чего не будет…»
Смотрела – парень нёс цветы,
От предвкушения краснея…
А у меня - о чём мечты?
Чтоб пироги испечь вкуснее…
Чтобы было время – час поспать
И чтобы дети сыты были…
А так… О чём ещё мечтать,
Коль мысли о любви остыли -
Прокисли, будто молоко…
И как оно, потом - сбежали…
И без любви мне так легко,
Как-будто все хвосты отпали…
Теперь мне не за кем рыдать,
Сдаваться некому без боя…
Могу спокойно наблюдать
За однотонною судьбою…
Из скучных дней – любовь не сшить…
От пустоты в душе – слабею…
Я опоздала согрешить,
Но может быть... ещё успею…
Ирина Самарина-Лабиринт
Евгений Евтушенко
Женщина всегда чуть-чуть, как море.
Море в чем-то женщина чуть-чуть.
Ходят волны где-нибудь в каморке,
спрятанные в худенькую грудь.
Это волны чувств или предчувствий.
Будто бы над бездной роковой,
завитки причесочки причудной
чайками кричат над головой.
Женщина от пошлых пятен жирных
штормом очищается сама,
и под кожей в беззащитных жилках
закипают с грохотом шторма.
Там, на дне у памяти, сокрыты
столькие обломки - хоть кричи,
а надежды - радужные рыбы
снова попадают на крючки.
Женщина, как море, так взывает,
но мужчины, словно корабли,
только сверху душу задевают -
глубиной они пренебрегли.
Женщина, как море, небо молит,
если штиль, послать хоть что-нибудь.
Женщина - особенное море,
то, что в море может утонуть.
Если можно, то мне эспрессо,
новостей и немного денег,
путешествовать, меньше стресса,
больше нежности, без истерик.
Шоколадку, добрее утро,
вдохновения и улыбок..
если можно, давайте утку
запеченную или рыбу.
Дольше - молодость, позже - старость,
двух детей, или дальше - внуков..
и здоровья бы - вот подарок,
к черту - грыжу и близорукость.
а еще бы - побыть успешным,
и портрет хочу (лучше - в профиль)..
ой, простите меня, конечно,
замечтался..
мне - черный кофе.
Глеб Дебольский
Мой ребёнок испачкал паркет...
Я, конечно, за это сердилась...
Но соседка моя столько лет
Хочет деток, да вот, не сложилось...
Я для мамы опять занята...
Суматоха и жизни теченье...
Но с детдома Андрей - сирота,
Он не знает о маме с рожденья...
С мужем ссоры банальные вновь...
Хнычет снова в кроватке малютка...
А тёть Катя, не зная любовь,
Умерла в одиночестве жутком...
У меня разошёлся замок...
Прям с утра этот день не задался...
А мужчина в коляске без ног
Благодарно лучам улыбался...
Как некстати сломался каблук...
Я ужасно сердилась: "Ну, что же,
Всё с утра выпадает из рук...
Ну, за что мне всё это, о, БОЖЕ???"
Злая... у перехода стою...
Внедорожник... и скорость под двести...
Пешеход за секунду... в раю...
Спас каблук... Я стояла на месте.
Я застыла на миг, не дыша,
И подумала: в самом-то деле,
В человеке бесценна душа,
Но так мало души в нашем теле...
Я сполна получила урок...
Чёткий, правильный, элементарный...
А мужчина в коляске без ног
Улыбался лучам благодарно...
© Ирина Самарина