Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
пловец в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый Год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних,
и пахнет сладкою халвою;
ночной пирог несет сочельник
над головою.
Твой Новый Год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
Волхвы пришли. Младенец крепко спал.
Звезда светила ярко с небосвода.
Холодный ветер снег в сугроб сгребал.
Шуршал песок. Костер трещал у входа.
Дым шел свечой. Огонь вился крючком.
И тени становились то короче,
то вдруг длинней. Никто не знал кругом,
что жизни счет начнется с этой ночи.
Волхвы пришли. Младенец крепко спал.
Крутые своды ясли окружали.
Кружился снег. Клубился белый пар.
Лежал младенец, и дары лежали.
Сухое левантинское лицо,
упрятанное оспинками в бачки,
когда он ищет сигарету в пачке,
на безымянном тусклое кольцо
внезапно преломляет двести ватт,
и мой хрусталик вспышки не выносит;
я жмурюсь; и тогда он произносит,
глотая дым при этом, "виноват".
Январь в Крыму. На черноморский брег
зима приходит как бы для забавы:
не в состоянье удержаться снег
на лезвиях и остриях агавы.
Пустуют ресторации. Дымят
ихтиозавры грязные на рейде,
и прелых лавров слышен аромат.
"Налить вам этой мерзости?" "Налейте".
Итак - улыбка, сумерки, графин.
Вдали буфетчик, стискивая руки,
дает круги, как молодой дельфин
вокруг хамсой заполненной фелюги.
Квадрат окна. В горшках - желтофиоль.
Снежинки, проносящиеся мимо...
Остановись, мгновенье! Ты не столь
прекрасно, сколько ты неповторимо
Особый случай.
Жили-были, варили кашу,
закрывали на зиму банки.
Как и все, становились старше.
На балконе хранили санки, под кроватью коробки с пылью и звездой с новогодней ёлки. В общем, в принципе – не тужили.
С расстановочкой жили, с толком.
Берегли на особый случай платье бархатное с разрезом, два флакона духов от гуччи, фетра красного полотреза, шесть красивых хрустальных рюмок и бутылку китайской водки. А в одной из спортивных сумок надувную хранили лодку.
Время шло, выцветало платье,
потихоньку желтели рюмки, и в коробочке под кроватью угасала звезда от скуки.
Фетр моль потихоньку ела, лодка сохла и рассыпалась. И змея, заскучав без дела, в водке медленно растворялась.
Санки ржавились и рыжели. Испарялся закрытый гуччи.
Жили, были, и постарели, и всё ждали особый случай.
Он пришёл, как всегда, внезапно.
Мыла окна, и поскользнулась.
В тот же день, он упал с инфарктом.
В этот дом они не вернулись.
Две хрустальные рюмки с водкой, сверху хлеб, по квартире ветер. Полным ходом идёт уборка, убираются в доме дети.
На помойку уходят санки, сумка с лодкой, дырявый фетр. Платьем, вывернув наизнанку, протирают за метром метр подкроватные толщи пыли. В куче с хламом – духи от гуччи.
Вот для этого жили-были.
Вот такой вот "особый случай".
Осип Мандельштам
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей —
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе;
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе.
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звёзды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
Аноним 285
Парень, ложкой для абсцента, ест тунца из банки.
Через улицу, в подъезде, делят ханку панки.
Мимо мент идёт поддатый - потерял фуражку.
Рядом с клубом, пидарасы, поджидают няшку.
Грязь лежит на тротуаре, стёкла и окурки.
Горожане, словно тени, в общей чёрной куртке.
Над проспектом догорает, пламя от билборда.
За углом, кому - то спешно, добивают морду.
Провода над городами, по законам ЖЭКа
Трубы, ржавые как время, греют человека.
В телевизоре, убийцы раздают медали.
Либералы-кровопийцы, за бабло скандалят.
Пионеры ходят строем, скопом оппозиция.
Всех, надёжно охраняет, серая полиция.
Номера летят по встречной - "ветеран труда".
От конечной до конечной, ходят поезда.
Рвутся струны, рвутся глотки, вены и знамёна.
Малолетние пилотки - пляшут у амвона.
За любовь, за кровь, за дружбу - только за валюту
Смысл жизни, если нужен - абсолютно лютый.
И над всем,
Над этим делом, смрадом и Содомом
Снег идёт. Холодным. Белым. Саваном пуховым.
Заметает по дорогам, по лесам-калекам
Так метёт, что даже небо, заметает снегом.
Стелется над русским полем, песня вековая.
Мать над сыном, как над горем, тихо напевает
"Спи малыш, усни мой милый, снег смыкает веки.
Спи. Коль я тебя вскормила, в этом страшном веке.
Спи. И сон тебя укроет, от невзгод и тягот
Спи, мой сын, не зная боли, не умея плакать.
Убаюкает тебя, ветер-одиночка.
Унесёт в свои края, чёрно-белой ночью.
Засыпай, пусть жизнь врагом, пролетает мимо.
Чтоб проснуться и кругом, не увидеть мира."
Альшиц.
Закатилася зорька за лес, словно канула,
Понадвинулся неба холодный сапфир.
Может быть, и просил брат пощады у Каина,
Только нам не менять офицерский мундир.
Затаилася речка под низкими тучами,
Зашептала тревожная черная гать.
Мне письма написать не представилось случая,
Чтоб проститься с тобой да добра пожелать.
А на той стороне комиссарский редут - только тронь, а ну!
Разорвет тишину пулеметная смерть.
Мы в ненастную ночь перейдем на ту сторону,
Чтоб в последней атаке себя не жалеть.
И присяга верней и молитва навязчивей,
Когда бой безнадежен, и чуда не жди.
Ты холодным штыком мое сердце горячее,
Не жалея мундир, осади, остуди.
Растревожится зорька пальбою да стонами,
Опрокинется в траву вчерашний корнет.
На убитом шинель с золотыми погонами.
Дорогое сукно спрячет сабельный след.
Да простят мне всё то, что я кровью своею испачкаю,
И все те, обо мне чья память крепка.
Как скатится слеза на мою фотокарточку,
И закроет альбом дорогая рука.
Аноним 775
Счёт неплаченный, график загруженный,
Нос простуженный, аппетит разбуженный.
Но сегодня приснится суженый,
И появится свет вдали.
Он возьмёт меня на руки голую,
Обольет меня всю Кока-Колою,
Во снах бывают такие приколы,
Пример — Сальвадор Дали!
.
Приди, ряженый, приди, суженый,
Я тебя, суженый, накормлю ужином.
Я уже заказала в доставке суши нам
И классический круассан.
А приходят бывшие, причём массово,
Приходят какие-то люди под масками,
Снуп Догги Дог и Киркоров с Басковым,
Хорошо, хоть не Петросян.
.
К моей бабушке пришёл дедушка,
А к прабабушке пришёл прадедушка.
Под Рождество незамужней девушке
Сниться должна фата!
А снится такое, что дыбом волосы —
Зверь невиданный в рыжую полосу!
И говорит человеческим голосом:
.
«Наташа, купи кота!»
СолаМонова
Аноним 285
Будет ласковый дождь, будет запах земли.
Щебет юрких стрижей от зари до зари,
И ночные рулады лягушек в прудах.
И цветение слив в белопенных садах;
Огнегрудый комочек слетит на забор,
И малиновки трель выткет звонкий узор.
И никто, и никто не вспомянет войну —
Пережито-забыто, ворошить ни к чему.
И ни птица, ни ива слезы не прольёт,
Если сгинет с Земли человеческий род
И весна… и Весна встретит новый рассвет
Не заметив, что нас уже нет.
Сара Тисдэйл.
Аноним 775
– боже, где вы столько времени бегали?
– космолет мы собирали с коллегами.
– отчего же рукава-то все черные?
– испытанья проводили, как ученые.
– а чтоб джинсы распороть, где вы лазали?
– специальные мечи у нас, лазеры.
– так, а что у рюкзака стало с молнией?
– небольшим метеоритом заполнили.
– так, а с варежками что полосатыми?
– их и вовсе растащило на атомы.
– а мне кажется, у вас нету совести.
– мама, совесть не нужна в невесомости.
– ну и что мне с вами делать, учеными?
– нас салатом накормить, с макаронами.
Очень нравятся стихи Мальвины Матросовой. На ютьюбе зацепило, как читает Маша Матвейчук.
Вот это прям до слез каждый раз.
Девочке три, она едет у папы на шее.
Сверху всё видно совсем по-другому, чем снизу.
Папа не верит, что скоро она повзрослеет.
Папа готов воплощать в жизнь любые капризы.
Девочке шесть, на коленках у папы удобно.
Он подарил ей щенка и большую конфету.
Папа колючий, как ёж, и как мишка огромный.
Папа умеет и знает вообще всё на свете.
Девочке десять, и ей захотелось помаду.
Сперла у мамы, накрасила розовым губы.
Папа ругался, кричал, что так делать не надо.
Папа умеет бывать и сердитым, и грубым.
Девочке скоро пятнадцать, она повзрослела.
В сумочке пачка «эссе» в потаённом кармане.
Папа вчера предложил покататься на шее.
Девочка фыркнула: ты же не выдержишь, старый.
Девочка курит в окно и отрезала чёлку.
Девочка хочет тату и в Египет с подружкой.
Папа зачем-то достал новогоднюю ёлку.
Девочке это давно совершенно не нужно.
Девочке двадцать, она ночевала не дома.
Папа звонил раз пятьсот, или может быть больше.
Девочка не подходила всю ночь к телефону.
Папа не спал ни минуты сегодняшней ночью.
Утром приехала, папа кричал и ругался.
Девочка злилась в ответ и кидалась вещами.
Девочка взрослая, так говорит ее паспорт.
Девочка может бывать, где захочет, ночами.
Девочка замужем, видится с папой нечасто.
Папа седой, подарил ей большую конфету.
Папа сегодня немножечко плакал от счастья:
дочка сказала, что он превращается в деда.
Девочке тридцать, ей хочется к папе на шею.
Хочется ёлку, конфету и розовый бантик.
Девочка видит, как мама и папа стареют.
В книжке хранит от конфеты разглаженный фантик.
Девочка очень устала и плачет ночами.
Папа звонит каждый день, беспокоясь о внучке.
Девочка хочет хоть на день вернуться в начало,
девочка хочет домой, хочет к папе на ручки.
Девочка женщина с красной помадой и лаком.
Девочка любит коньяк и смотреть мелодрамы.
Папа звонил, и по-старчески жалобно плакал.
В ночь увезли на карете в больницу их маму.
Мама поправилась, девочка ходит по кухне.
Пахнет лекарствами и чем-то приторно сладким.
Девочка знает, что всё обязательно рухнет.
Девочке хочется взять, и сбежать без оглядки
в мир, где умеют назад поворачивать время.
Где исполняются влёт все мечты и капризы.
Где она едет, как в детстве, у папы на шее,
и ей всё видно совсем по-другому, чем снизу.
Внезапно в доме отключили свет. Нет света — и заняться тоже нечем…
Родители устроили совет. В конце концов нашлись на полке свечи.
Огонь пробился слабеньким ростком сквозь толщу ночи, невесом и тонок.
И в темноте тягучей и густой вдруг оказалось: в доме есть ребенок.
Он, оказалось, был уже давно, и говорил неплохо, и о многом,
но как-то было все не до него — «уйди и не мешайся, ради Бога».
Но в этот вечер, в хрупкой тишине не смог уткнуться папа в телевизор.
И сказочные тени по стене взбегали и гуляли по карнизам.
И мама не стояла у плиты, и не велела убирать игрушки.
И сказочные феи и коты кружились по дивану и подушкам,
не разжимая крепких лап и рук, — и в вальсе, и галопом, и вприпрыжку!
И мама с папой превратились вдруг в бесхитростных девчонку и мальчишку…
Он рассказал им все, и никогда они еще не слышали такого.
О том, как бродят пестрые стада по покрывалу зарева ночного,
о том, что у соседей есть малыш, который плачет, если сны плохие,
о том, что если вслушаться, то с крыш поскачут капли-воины лихие,
о том, что вечерами у планет укрыты спинки сумеречной дымкой…
А утром… утром снова дали свет. И снова стал ребенок невидимкой.
Походы по местам детства стали как походы в музей.
У меня стало больше знакомых, у меня осталось меньше друзей.
Но несмотря на ностальгические формы радости
Жить прошлым - это первый признак старости.
Как много тех, с кем можно лечь в постель,
Как мало тех, с кем хочется проснуться…
И утром, расставаясь улыбнуться,
И помахать рукой, и улыбнуться,
И целый день, волнуясь, ждать вестей.
Как много тех, с кем можно просто жить,
Пить утром кофе, говорить и спорить…
С кем можно ездить отдыхать на море,
И, как положено – и в радости, и в горе
Быть рядом… Но при этом не любить…
Как мало тех, с кем хочется мечтать!
Смотреть, как облака роятся в небе,
Писать слова любви на первом снеге,
И думать лишь об этом человеке…
И счастья большего не знать и не желать.
Как мало тех, с кем можно помолчать,
Кто понимает с полуслова, с полувзгляда,
Кому не жалко год за годом отдавать,
И за кого ты сможешь, как награду,
Любую боль, любую казнь принять…
Вот так и вьётся эта канитель —
Легко встречаются, без боли расстаются…
Все потому, что много тех, с кем можно лечь в постель.
Все потому, что мало тех, с кем хочется проснуться.
Как много тех, с кем можно лечь в постель…
Как мало тех, с кем хочется проснуться…
И жизнь плетёт нас, словно канитель…
Сдвигая, будто при гадании на блюдце.
Мы мечемся: – работа… быт… дела…
Кто хочет слышать- всё же должен слушать…
А на бегу- заметишь лишь тела…
Остановитесь… чтоб увидеть душу.
Мы выбираем сердцем – по уму…
Порой боимся на улыбку- улыбнуться,
Но душу открываем лишь тому,
С которым и захочется проснуться..
Как много тех, с кем можно говорить.
Как мало тех, с кем трепетно молчание.
Когда надежды тоненькая нить
Меж нами, как простое понимание.
Как много тех, с кем можно горевать,
Вопросами подогревать сомнения.
Как мало тех, с кем можно узнавать
Себя, как нашей жизни отражение.
Как много тех, с кем лучше бы молчать,
Кому не проболтаться бы в печали.
Как мало тех, кому мы доверять
Могли бы то, что от себя скрывали.
С кем силы мы душевные найдем,
Кому душой и сердцем слепо верим.
Кого мы непременно позовем,
Когда беда откроет наши двери.
Как мало их, с кем можно – не мудря.
С кем мы печаль и радость пригубили.
Возможно, только им благодаря
Мы этот мир изменчивый любили.
Ласточкина Надежда
Вот кто ты для меня, скажи?
Не друг...не муж...и не любовник
И встречи наши - миражи...
Так почему же память помнит.
Твои глаза...твою улыбку
Твои ласкающие руки
И совершенную ошибку.
Во благо будущей разлуки
А годы...словно с гор вода
Нет никого тебя дороже
И память вновь несет туда...
В воспоминания...до дрожи.
Рвала не раз...да все не рвется
Надежды тоненькая нить
Но что еще мне остается -
Воспоминаниями жить.
Не...друг..не муж...и не любовник
И снова память тереблю...
И память помнит...помнит...помнит...
А значит все еще люблю...
Рождественский романс
Иосиф Бродский
Рождество 1963
Иосиф Бродский
Прочитала все 10 страниц!
Это было круто
Можно ещё?
TonyMontana,
Дак вот и выдайте что нибудь грандиозное....
А мы оценим.
Уходя, оставить свет.
Это больше, чем остаться.
Это лучше, чем прощаться
И важней, чем дать совет.
Уходя, оставьте Свет.
Перед ним отступит холод!
Свет собой заполнит город,
Даже если Вас там нет.
Уходя, оставьте Свет,
Как маяк в туманном море,
Как лекарство против горя,
Как сердечности привет.
Кто-то скажет: "Чушь и бред!
Нет лекарства против горя!"
...Я ни с кем не стану спорить.
Я дарю вам свой секрет:
Уходя, оставьте Свет,
Свет любви средь серых буден,
Как надежду: "Будем! Будем!"
В час, когда надежды нет.
Уходя, оставьте Свет,
Даже если расстаётесь,
Даже если не вернётесь,
Уходя, оставьте Свет.
Уходя, включите Свет.
Кто ошибся, Тот вернётся.
Пусть не гаснет Ваше Солнце!
Уходя, оставьте Свет!
Приходя, несите СВЕТ!
Тот, кто светел, тот и вечен!
Путь со Светом бесконечен.
Приходя, несите СВЕТ!
(с) Галина Волчек
Сухое левантинское лицо,
упрятанное оспинками в бачки,
когда он ищет сигарету в пачке,
на безымянном тусклое кольцо
внезапно преломляет двести ватт,
и мой хрусталик вспышки не выносит;
я жмурюсь; и тогда он произносит,
глотая дым при этом, "виноват".
Январь в Крыму. На черноморский брег
зима приходит как бы для забавы:
не в состоянье удержаться снег
на лезвиях и остриях агавы.
Пустуют ресторации. Дымят
ихтиозавры грязные на рейде,
и прелых лавров слышен аромат.
"Налить вам этой мерзости?" "Налейте".
Итак - улыбка, сумерки, графин.
Вдали буфетчик, стискивая руки,
дает круги, как молодой дельфин
вокруг хамсой заполненной фелюги.
Квадрат окна. В горшках - желтофиоль.
Снежинки, проносящиеся мимо...
Остановись, мгновенье! Ты не столь
прекрасно, сколько ты неповторимо
И.Бродский
Особый случай.
Жили-были, варили кашу,
закрывали на зиму банки.
Как и все, становились старше.
На балконе хранили санки, под кроватью коробки с пылью и звездой с новогодней ёлки. В общем, в принципе – не тужили.
С расстановочкой жили, с толком.
Берегли на особый случай платье бархатное с разрезом, два флакона духов от гуччи, фетра красного полотреза, шесть красивых хрустальных рюмок и бутылку китайской водки. А в одной из спортивных сумок надувную хранили лодку.
Время шло, выцветало платье,
потихоньку желтели рюмки, и в коробочке под кроватью угасала звезда от скуки.
Фетр моль потихоньку ела, лодка сохла и рассыпалась. И змея, заскучав без дела, в водке медленно растворялась.
Санки ржавились и рыжели. Испарялся закрытый гуччи.
Жили, были, и постарели, и всё ждали особый случай.
Он пришёл, как всегда, внезапно.
Мыла окна, и поскользнулась.
В тот же день, он упал с инфарктом.
В этот дом они не вернулись.
Две хрустальные рюмки с водкой, сверху хлеб, по квартире ветер. Полным ходом идёт уборка, убираются в доме дети.
На помойку уходят санки, сумка с лодкой, дырявый фетр. Платьем, вывернув наизнанку, протирают за метром метр подкроватные толщи пыли. В куче с хламом – духи от гуччи.
Вот для этого жили-были.
Вот такой вот "особый случай".
Осип Мандельштам
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей —
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе;
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе.
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звёзды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
Парень, ложкой для абсцента, ест тунца из банки.
Через улицу, в подъезде, делят ханку панки.
Мимо мент идёт поддатый - потерял фуражку.
Рядом с клубом, пидарасы, поджидают няшку.
Грязь лежит на тротуаре, стёкла и окурки.
Горожане, словно тени, в общей чёрной куртке.
Над проспектом догорает, пламя от билборда.
За углом, кому - то спешно, добивают морду.
Провода над городами, по законам ЖЭКа
Трубы, ржавые как время, греют человека.
В телевизоре, убийцы раздают медали.
Либералы-кровопийцы, за бабло скандалят.
Пионеры ходят строем, скопом оппозиция.
Всех, надёжно охраняет, серая полиция.
Номера летят по встречной - "ветеран труда".
От конечной до конечной, ходят поезда.
Рвутся струны, рвутся глотки, вены и знамёна.
Малолетние пилотки - пляшут у амвона.
За любовь, за кровь, за дружбу - только за валюту
Смысл жизни, если нужен - абсолютно лютый.
И над всем,
Над этим делом, смрадом и Содомом
Снег идёт. Холодным. Белым. Саваном пуховым.
Заметает по дорогам, по лесам-калекам
Так метёт, что даже небо, заметает снегом.
Стелется над русским полем, песня вековая.
Мать над сыном, как над горем, тихо напевает
"Спи малыш, усни мой милый, снег смыкает веки.
Спи. Коль я тебя вскормила, в этом страшном веке.
Спи. И сон тебя укроет, от невзгод и тягот
Спи, мой сын, не зная боли, не умея плакать.
Убаюкает тебя, ветер-одиночка.
Унесёт в свои края, чёрно-белой ночью.
Засыпай, пусть жизнь врагом, пролетает мимо.
Чтоб проснуться и кругом, не увидеть мира."
Альшиц.
Закатилася зорька за лес, словно канула,
Понадвинулся неба холодный сапфир.
Может быть, и просил брат пощады у Каина,
Только нам не менять офицерский мундир.
Затаилася речка под низкими тучами,
Зашептала тревожная черная гать.
Мне письма написать не представилось случая,
Чтоб проститься с тобой да добра пожелать.
А на той стороне комиссарский редут - только тронь, а ну!
Разорвет тишину пулеметная смерть.
Мы в ненастную ночь перейдем на ту сторону,
Чтоб в последней атаке себя не жалеть.
И присяга верней и молитва навязчивей,
Когда бой безнадежен, и чуда не жди.
Ты холодным штыком мое сердце горячее,
Не жалея мундир, осади, остуди.
Растревожится зорька пальбою да стонами,
Опрокинется в траву вчерашний корнет.
На убитом шинель с золотыми погонами.
Дорогое сукно спрячет сабельный след.
Да простят мне всё то, что я кровью своею испачкаю,
И все те, обо мне чья память крепка.
Как скатится слеза на мою фотокарточку,
И закроет альбом дорогая рука.
Счёт неплаченный, график загруженный,
Нос простуженный, аппетит разбуженный.
Но сегодня приснится суженый,
И появится свет вдали.
Он возьмёт меня на руки голую,
Обольет меня всю Кока-Колою,
Во снах бывают такие приколы,
Пример — Сальвадор Дали!
. Приди, ряженый, приди, суженый,
Я тебя, суженый, накормлю ужином.
Я уже заказала в доставке суши нам
И классический круассан.
А приходят бывшие, причём массово,
Приходят какие-то люди под масками,
Снуп Догги Дог и Киркоров с Басковым,
Хорошо, хоть не Петросян.
. К моей бабушке пришёл дедушка,
А к прабабушке пришёл прадедушка.
Под Рождество незамужней девушке
Сниться должна фата!
А снится такое, что дыбом волосы —
Зверь невиданный в рыжую полосу!
И говорит человеческим голосом:
. «Наташа, купи кота!»
СолаМонова
Будет ласковый дождь, будет запах земли.
Щебет юрких стрижей от зари до зари,
И ночные рулады лягушек в прудах.
И цветение слив в белопенных садах;
Огнегрудый комочек слетит на забор,
И малиновки трель выткет звонкий узор.
И никто, и никто не вспомянет войну —
Пережито-забыто, ворошить ни к чему.
И ни птица, ни ива слезы не прольёт,
Если сгинет с Земли человеческий род
И весна… и Весна встретит новый рассвет
Не заметив, что нас уже нет.
Сара Тисдэйл.
– боже, где вы столько времени бегали?
– космолет мы собирали с коллегами.
– отчего же рукава-то все черные?
– испытанья проводили, как ученые.
– а чтоб джинсы распороть, где вы лазали?
– специальные мечи у нас, лазеры.
– так, а что у рюкзака стало с молнией?
– небольшим метеоритом заполнили.
– так, а с варежками что полосатыми?
– их и вовсе растащило на атомы.
– а мне кажется, у вас нету совести.
– мама, совесть не нужна в невесомости.
– ну и что мне с вами делать, учеными?
– нас салатом накормить, с макаронами.
Полозкова
Очень нравятся стихи Мальвины Матросовой. На ютьюбе зацепило, как читает Маша Матвейчук.
Вот это прям до слез каждый раз.
Девочке три, она едет у папы на шее.
Сверху всё видно совсем по-другому, чем снизу.
Папа не верит, что скоро она повзрослеет.
Папа готов воплощать в жизнь любые капризы.
Девочке шесть, на коленках у папы удобно.
Он подарил ей щенка и большую конфету.
Папа колючий, как ёж, и как мишка огромный.
Папа умеет и знает вообще всё на свете.
Девочке десять, и ей захотелось помаду.
Сперла у мамы, накрасила розовым губы.
Папа ругался, кричал, что так делать не надо.
Папа умеет бывать и сердитым, и грубым.
Девочке скоро пятнадцать, она повзрослела.
В сумочке пачка «эссе» в потаённом кармане.
Папа вчера предложил покататься на шее.
Девочка фыркнула: ты же не выдержишь, старый.
Девочка курит в окно и отрезала чёлку.
Девочка хочет тату и в Египет с подружкой.
Папа зачем-то достал новогоднюю ёлку.
Девочке это давно совершенно не нужно.
Девочке двадцать, она ночевала не дома.
Папа звонил раз пятьсот, или может быть больше.
Девочка не подходила всю ночь к телефону.
Папа не спал ни минуты сегодняшней ночью.
Утром приехала, папа кричал и ругался.
Девочка злилась в ответ и кидалась вещами.
Девочка взрослая, так говорит ее паспорт.
Девочка может бывать, где захочет, ночами.
Девочка замужем, видится с папой нечасто.
Папа седой, подарил ей большую конфету.
Папа сегодня немножечко плакал от счастья:
дочка сказала, что он превращается в деда.
Девочке тридцать, ей хочется к папе на шею.
Хочется ёлку, конфету и розовый бантик.
Девочка видит, как мама и папа стареют.
В книжке хранит от конфеты разглаженный фантик.
Девочка очень устала и плачет ночами.
Папа звонит каждый день, беспокоясь о внучке.
Девочка хочет хоть на день вернуться в начало,
девочка хочет домой, хочет к папе на ручки.
Девочка женщина с красной помадой и лаком.
Девочка любит коньяк и смотреть мелодрамы.
Папа звонил, и по-старчески жалобно плакал.
В ночь увезли на карете в больницу их маму.
Мама поправилась, девочка ходит по кухне.
Пахнет лекарствами и чем-то приторно сладким.
Девочка знает, что всё обязательно рухнет.
Девочке хочется взять, и сбежать без оглядки
в мир, где умеют назад поворачивать время.
Где исполняются влёт все мечты и капризы.
Где она едет, как в детстве, у папы на шее,
и ей всё видно совсем по-другому, чем снизу.
Плачу от этого стиха. Пробрало.
Плюшевые волки,
Зайцы,погремушки.
Детям дарят с ёлки
Детские игрушки.
И,состарясь,дети
До смерти без толку
Всё на белом свете
Ищут эту ёлку.
Где жар-птица в клетке,
Золотые слитки,
Где висит на ветке
Счастье их на нитке.
Только Дед-Мороза
Нету на макушке,
Чтоб в ответ на слёзы
Сверху снял игрушки.
Жёлтые иголки
На пол опадают...
Всё я жду,что с ёлки
Мне тебя подарят.
Константин Симонов.
Сжала руки под тёмной вуалью…
«Отчего ты сегодня бледна?»
— Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.
Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот…
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Всё, что было. Уйдешь, я умру.»
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
Анна Ахматова
Из последнего, что зацепило
Невидимка
Внезапно в доме отключили свет. Нет света — и заняться тоже нечем…
Родители устроили совет. В конце концов нашлись на полке свечи.
Огонь пробился слабеньким ростком сквозь толщу ночи, невесом и тонок.
И в темноте тягучей и густой вдруг оказалось: в доме есть ребенок.
Он, оказалось, был уже давно, и говорил неплохо, и о многом,
но как-то было все не до него — «уйди и не мешайся, ради Бога».
Но в этот вечер, в хрупкой тишине не смог уткнуться папа в телевизор.
И сказочные тени по стене взбегали и гуляли по карнизам.
И мама не стояла у плиты, и не велела убирать игрушки.
И сказочные феи и коты кружились по дивану и подушкам,
не разжимая крепких лап и рук, — и в вальсе, и галопом, и вприпрыжку!
И мама с папой превратились вдруг в бесхитростных девчонку и мальчишку…
Он рассказал им все, и никогда они еще не слышали такого.
О том, как бродят пестрые стада по покрывалу зарева ночного,
о том, что у соседей есть малыш, который плачет, если сны плохие,
о том, что если вслушаться, то с крыш поскачут капли-воины лихие,
о том, что вечерами у планет укрыты спинки сумеречной дымкой…
А утром… утром снова дали свет. И снова стал ребенок невидимкой.
© Сима Радченко
Походы по местам детства стали как походы в музей.
У меня стало больше знакомых, у меня осталось меньше друзей.
Но несмотря на ностальгические формы радости
Жить прошлым - это первый признак старости.
Как много тех, с кем можно лечь в постель,
Как мало тех, с кем хочется проснуться…
И утром, расставаясь улыбнуться,
И помахать рукой, и улыбнуться,
И целый день, волнуясь, ждать вестей.
Как много тех, с кем можно просто жить,
Пить утром кофе, говорить и спорить…
С кем можно ездить отдыхать на море,
И, как положено – и в радости, и в горе
Быть рядом… Но при этом не любить…
Как мало тех, с кем хочется мечтать!
Смотреть, как облака роятся в небе,
Писать слова любви на первом снеге,
И думать лишь об этом человеке…
И счастья большего не знать и не желать.
Как мало тех, с кем можно помолчать,
Кто понимает с полуслова, с полувзгляда,
Кому не жалко год за годом отдавать,
И за кого ты сможешь, как награду,
Любую боль, любую казнь принять…
Вот так и вьётся эта канитель —
Легко встречаются, без боли расстаются…
Все потому, что много тех, с кем можно лечь в постель.
Все потому, что мало тех, с кем хочется проснуться.
Как много тех, с кем можно лечь в постель…
Как мало тех, с кем хочется проснуться…
И жизнь плетёт нас, словно канитель…
Сдвигая, будто при гадании на блюдце.
Мы мечемся: – работа… быт… дела…
Кто хочет слышать- всё же должен слушать…
А на бегу- заметишь лишь тела…
Остановитесь… чтоб увидеть душу.
Мы выбираем сердцем – по уму…
Порой боимся на улыбку- улыбнуться,
Но душу открываем лишь тому,
С которым и захочется проснуться..
Как много тех, с кем можно говорить.
Как мало тех, с кем трепетно молчание.
Когда надежды тоненькая нить
Меж нами, как простое понимание.
Как много тех, с кем можно горевать,
Вопросами подогревать сомнения.
Как мало тех, с кем можно узнавать
Себя, как нашей жизни отражение.
Как много тех, с кем лучше бы молчать,
Кому не проболтаться бы в печали.
Как мало тех, кому мы доверять
Могли бы то, что от себя скрывали.
С кем силы мы душевные найдем,
Кому душой и сердцем слепо верим.
Кого мы непременно позовем,
Когда беда откроет наши двери.
Как мало их, с кем можно – не мудря.
С кем мы печаль и радость пригубили.
Возможно, только им благодаря
Мы этот мир изменчивый любили.
Эдуард Асадов.
Автора назовите, пожалуйста!
Ласточкина Надежда
Вот кто ты для меня, скажи?
Не друг...не муж...и не любовник
И встречи наши - миражи...
Так почему же память помнит.
Твои глаза...твою улыбку
Твои ласкающие руки
И совершенную ошибку.
Во благо будущей разлуки
А годы...словно с гор вода
Нет никого тебя дороже
И память вновь несет туда...
В воспоминания...до дрожи.
Рвала не раз...да все не рвется
Надежды тоненькая нить
Но что еще мне остается -
Воспоминаниями жить.
Не...друг..не муж...и не любовник
И снова память тереблю...
И память помнит...помнит...помнит...
А значит все еще люблю...
Grusnika,
обожаю Асадова может, уже было тут
Не то тяготеет душа к свободе,
Не то стал уверенней сердца стук,
Но я наконец научился вроде
Прощаться без тяжких и долгих мук.
Какие б ни жгли человека страсти,
Когда-то он должен постичь секрет,
Что вечного нету на свете счастья,
Как юности вечной на свете нет.
Когда же любовь опускает стяги,
Не надо ни гордых, ни жалких слов.
Ведь пробовать вновь воскресить любовь -
Смешнее, чем ждать доброты от скряги!
А холод разлуки не так и страшен:
Какую б ни кинул он в душу тень,
Он может испортить лишь новый день,
Не в силах отнять у нас день вчерашний*
Вот именно: каждый счастливый вечер,
И даже не вечер - счастливый час,
Любая улыбка, признанье, встреча -
Ведь это навек остается в нас!
Когда ж мы душою своей не правим,
Не в силах развеять печали тьму,
Так это, как правило, потому,
Что сами с собою порой лукавим.
Ведь ничего малодушней нет,
Чем громко решить навсегда расстаться,
А втайне еще продолжать цепляться
За счастье, которого больше нет.
И вот, если песне уже не быть,
Не ожидая сплошных мучений
И бесполезнейших объяснений,
Я сам обрываю гнилую нить!
Да, рву. И, признаться, совсем по каюсь,
Пусть воет тоска, иссушить грозя,
В ответ ей я попросту улыбаюсь,
Вот так. А иначе и жить нельзя!!